Рассекающий пенные гребни

Почти все знали, что есть в Городе особый обычай. Когда мальчик подрастает и кажется ему, что пора кончать игры в солдатики, он выходит на улицу, в парк или к рынку, садится на обочине и вот так открывает для прохожих свои сокровища. Бери, кто хочет!

Люди проходят и берут. Взрослые для своих детей, ребятишки для игр. Только нельзя жадничать и хватать горстями. Даже “малосольные” чтут закон: не налетают, не пытаются разграбить. Берут как все и как все говорят спасибо.

Оська, Норик и Вертунчик сели на корточки у чемодана. Мальчик взглянул из-под челки без улыбки, но по-доброму. И глаза не черные, как весь он, а серые…

– Можно? – спросил Оська.

– Конечно… Только по одному солдатику.

– А выбирать можно?

– Пожалуйста.

Норик выбрал тяжелого конного рыцаря.

Оська – барабанщика. Не такого, как прежний. Тот был из белого сплава, а этот – медный. И мундир не такой, и на голове не кивер, а фуражка. Но все равно барабанщик. Он, конечно, не станет ольчиком, но будет хотя бы памятью о старом.

Вертунчик взял оловянного матросика. И спросил:

– А можно для Бориски и Вовчика?

– Ну, возьми… если отдашь им.

– Я отдам… – Вертунчик взял еще гусара на коне и гладиатора. Подумал и задал новый вопрос:

– Ты ведь вроде бы не такой уж большой. Разве уже не играешь?

Оська и Норик с двух сторон дернули любопытного Вертунчика: зачем суешься в несвое дело. Но мальчик не удивился, не обиделся.

– А я в солдатиков никогда не играл. Это не мои, а брата… А он уже большой…

Что-то было в его голосе необычное. Какая-то скрытая жалоба, что ли. И тревога…

И Оська, Норик, Вертунчик не встали, не пошли сразу прочь. Норик шепотом спросил:

– А брат… С ним – что?

Наверно, увидел мальчишка сочувствие. Понял: эти трое чуют что-то.

– Брат… он совсем большой. А все не расставался с ними. А весной ушел в Хатта-даг, добровольцем. И пропал там, четыре месяца нет писем… Мы думаем, может, все-таки живой, в плен попал или в заложники. Мама уехала туда, искать, а сестра, она тоже большая уже, нашла чемодан и говорит: “Играл, играл в войну и доигрался… Не могу видеть, сердце болит. Иди раздай их, может, это принесет удачу…”

– Много он накопил их, – вздохнул Вертунчик. Наверно, не знал, что еще сказать.

– Много… А я загадал: если раздам их по одному за сегодняшний день, тогда… все будет хорошо.

Оська нащупал на груди шарик: “Пусть будет…” Но это был его шарик, а не мальчика.

Когда отошли, Норик придержал шаги.

– Ось! А если сказать ему про Цепь? Чтобы он как мы… Тогда, наверно, точно у него сбудется. А?

– Наверно…

– Идем!

– Не идем.

– Почему?

– А если он загремит? Было у мамы два сына, а… сколько останется?

– Но мы же полезем вместе с ним! Как ты тогда со мной!

– Я вот тебе полезу! Мы обещали Сильверу, что никогда…

– Обещали. Но раз такое дело…

– Тебя рано выписали из больницы, вот что, – сумрачно сказал Оська. – Надо было еще голову подлечить.

Норик надулся. Он иногда умел так…

– Ты сам подумай, – извиняющимся голосом начал Оська. – Ты один у матери. Если брякнешься, ей как жить?.. У меня-то все-таки проще: если что – будет скоро замена…

– Кому голову-то лечить надо? – язвительно спросил Норик.

Вертунчик выступил в роли примирителя.

– Ось! Когда маленький будет, вы как его назовете?

– Не знаю. Родители не хотят придумывать заранее, они суеверные. Вроде меня… А Чудовищу я сказал: “Анка, если будет мальчик, назови Оскаром, в мою честь…”

– А она? – покосился на Оську Норик.

– Я думал, она скажет: “Фиг тебе!” А она: “Ладно. А если девочка?” – “Тогда пусть будет Мамлюча!” Она: “Что-о?”

Посмеялись. Потом Норик остановился.

– Ребята. Он ведь не раздаст солдатиков за сегодня. Их там полный чемодан…

И опять вмешался Вертунчик. Все же он молодец, Вертун-побрякун!

– Бежим к нашим! Расскажем! Потом пусть каждый бежит в свой двор, собирает всех знакомых. А те – еще! День-то впереди большой!

И они побежали.

Впереди Вертунчик – бренча амулетами, которые висели на шее, на рубашке, на запястьях и под коленками.

Потом Норик – которому вообще-то бегать нельзя, но если очень-очень надо, то все-таки можно.

И Оська – который опять видел перед собой тугую линию ватер-штага.

1998 г