Рассекающий поле

– Вообще мне подальше. В сторону Марьино. По пути?

– По пути.

«Ну что я ему скажу сейчас сразу про Питер? До него километров шестьсот пятьдесят – ясно, что он скажет: не оборзел ли тут кто-то». Сева вспоминал, что до Марьино километров тридцать – конечно, капля в море. Надо было хотя бы Торжок назвать или – что там еще? – Вышний Волочек. Но это уже гораздо дальше.

Около получаса ехали молча. Сева не скучал – рассматривал переплетения веток. Он сознал, что его восхищает их нарочитая кривизна. Ему чудилась в ней борьба деревьев за существование. Он давно не видел дубов, ветви которых часто растут из ствола едва ли не под прямым углом.

В какой-то момент проехали коробку заброшенного животноводческого комплекса. Вокруг на много километров ничего не было, но рядом с этой зияющей пустыми окнами коробкой стоял маленький дом. Пока он был в поле зрения, из коробки вышли две маленькие фигурки. И снова на многие километры не стало никого.

Пустые земли манят как раз своей пустотой. Совсем рядом – выйти из машины – находится пространство, в котором человеческая жизнь совершается по другим законам. Там есть деревни, в которых нет людей. Недавно на социологии привели такие цифры: в стране несколько десятков тысяч поселений, в которых живет до десяти человек, одиннадцать городов-миллионников и одна Москва. Почему эти два человека не уехали из своего дома около заброшенной фермы? Кто-нибудь может представить, что у них в голове?

В такой деревне родился его отец. Точнее, он родился возле нее, в поле. До ближайшего загса добрались с опозданием, дату в свидетельстве о рождении записали более позднюю. Однажды, в те времена, когда маленького Севу еще возили на лето в Дятьково, семья отправилась на родину отца – в деревню Желтянка. С брянского вокзала в сторону Калужской области тогда еще ходил паровоз-кукушка. Спустя два часа он останавливался прямо в лесу, около поначалу неразличимой просеки. Семья там вышла и шла минут сорок, пока лес не расступился. Это был небольшой луг, на котором паслись коровы, и около десятка деревянных домов. Севе было около шести, он запомнил только детали: огромных настырных слепней, огороды и крапиву, толстые ежедневные оладьи со сметаной по утрам, горячую печь, на которую клали спать детей. Оладьи пекла даже не бабушка – прабабушка, вечная и несгибаемая. Говорили, что она жива до сих пор. Умерли все деды и бабки, их детей и внуков разметало по свету. Более того, они почти ничего не знают друг о друге. Мама не может вспомнить отчества отца, который умер, когда ей было восемнадцать. Она никогда не интересовалась тем, кто ее дед, и ничего не может о нем рассказать. Она уехала из одного неблагополучия в другое, и это будто давало право не интересоваться ничем. Какая разница, что за биография у людей, которые неприятны, плохо пахнут и выглядят? Что еще за выгода знать их прошлое? Семья не взрастила интереса друг к другу. В этом народе есть только одно поколение – то, которое живо. Но Сева был уверен, что прабабушка живет там же, где всегда, и в семь утра у нее до сих пор на столе тарелка свежих оладьев. И она ждет там всех нас.

– Откуда ты едешь?

Сева как будто очнулся и пару секунд вспоминал, кто это его спрашивает и зачем. И какие-то мгновенья он не мог вспомнить, не мог понять, как и что ему отвечать. Но – реальность разом вернулась.

– Из Ростова.

Мысли в голове улеглись, в сознании были только дорога и гул автомобиля. Пауза показалась долгой.

– Из какого Ростова?

Именно потому, что Сева не хотел эффекта, он как будто подумал и вздохнул:

– Из Ростова-на-Дону.

Он краем глаза увидел, что мужчина на него посмотрел. Едем дальше.

– Всю дорогу автостопом?

– Ага, – вздохнул Сева.

Помолчали.

– Давно в пути?

«А что – я довольно давно в пути», – подумал Сева.

– Третий день.

Слева от себя Сева угадывал озадаченность. В понятный кондиционированный мир автомобиля пробралась какая-то иная форма жизни. И там, слева, еще не определили для себя, то ли речь идет о ком-то вроде крупного насекомого, которое должно вызывать гадливость и страх, то ли просто о заблудшем представителе рода человеческого. Сева почувствовал прикосновение чужого сканирующего взгляда и постарался выглядеть проще: давайте сделаем вид, что у нас рядовая ситуация – я скоро выйду, и обо мне можно будет забыть. Водитель же в этот момент, как будто с усилием отрываясь мыслями от чего-то оставленного в Москве, думал: а хочет ли он знать больше об этой незапланированной иной форме жизни? Против привычного нелюбопытства к людям выступала прежде всего перспектива скуки в дороге.

– Что – из Ростова-на-Дону – в Марьино? – весело спросил он.

Сева уловил иронию, улыбнулся и торжественно произнес:

– Я еду смотреть великий град Петра, о чем мечтал всю свою короткую жизнь.

5