Рассекреченные страницы истории Второй мировой войны

Так, например, 10 октября генералу М. Ф. Лукину была передана перехваченная радиограмма, направленная командиру 7-й немецкой танковой дивизии генералу Функу: «Почему вы топчитесь? Идите на Москву», — говорилось в ней. Отвечая на это требование, Функ сообщил: «Командующий 19-й армией русских также рвется к Москве — я едва сдерживаю. Я пустил своих гренадеров, использую последних, нет сил держать».

Лишь небольшой части окруженных удалось осуществить прорыв и с тяжелыми боями выйти на Можайскую линию обороны.

Или еще один документ. В эти же дни в журнале боевых действий группы генерал-фельдмаршала фон Бока сделаны такие записи о попытках прорыва русских воинов:

«9/Х — попытки вырваться из котла;

12/Х — танковая контратака в районе Усожа, Мценска;

13/Х — усиление сопротивления продвижению 4-й армии;

14/Х — давление у Мценска;

15/Х — танковые атаки в полосе 4-й армии;

16/Х — усиление контратак против 4-й армии;

17/X — упорное сопротивление в укрепленном районе так называемой “Московской позиции”. По донесениям командиров, здесь идут бои, превосходящие по своему ожесточению все, что до сих пор пришлось перенести войскам…

19/Х — общее усиление “русского сопротивления”;

20/Х — бои 56-го танкового корпуса с выходящими из окружения частями 50-й армии…»

Даже по этим предельно лаконичным и сухим строкам донесений можно ощутить, какого накала достигли бои с противником наших частей, пробивавшихся из окружения.

Многие участники боев под Москвой позже вспоминали, что в те октябрьские дни первым вопросом, который задавали на передовой бойцы и командиры, был вопрос: «Как обстановка в столице?» К сожалению, еще и сейчас, более шести десятилетий спустя, историки не располагают всем объемом документов, связанных с этим периодом.

Среди мемуарных материалов, еще не публиковавшихся в печати, несомненный интерес представляют воспоминания бывшего управляющего делами СНК СССР Я. Е. Чадаева:

«В это время, — говорил он, — нарастала кризисная обстановка. Подняли голову притаившиеся до сих пор подонки общества, державшие за пазухой камень против Советской власти. Дело дошло до того, что в один из дней на Лобном месте против Кремля устроился с винтовкой лазутчик и произвел несколько выстрелов по выезжавшей из Кремля автомашине. Стрелявший рассчитывал, что в машине ехал Микоян. Лазутчика, конечно, обезвредили.

С каждым днем все увеличивалось количество людей, которые стремились попасть в Кремль. Были введены еще более жесткие ограничения»[161].

Положение, сложившееся на фронтах, вызывало противоречивые чувства: и тревогу за судьбу столицы, и горечь за неудачи наших войск, и недоумение по поводу того, как враг смог дойти до подступов Москвы. Тот же Я. Е. Чадаев рассказывал автору, что поступали многочисленные письма и в правительство, и лично Сталину, авторы которых требовали объяснений, почему наша армия терпит такие поражения, спрашивали, что намерено делать правительство, чтобы остановить врага, высказывали критику в адрес высшего руководства СССР и т. п.[162]

В те октябрьские дни, когда Москва и, пожалуй, вся страна оказались на грани жизни и смерти, не состоялся Пленум Центрального Комитета партии. Решение о его созыве было принято 2 октября, в день, когда основные вражеские силы перешли в наступление на московском направлении.

Однако он так и не был проведен без серьезных оснований и состоялся только в январе 1944 г. Как рассказывал автору этих строк А. И. Микоян, Сталин не пожелал встретиться с прибывшими на Пленум членами и кандидатами в члены Центрального Комитета партии, сославшись на создавшуюся обстановку и занятость[163].

Но вернемся к обстановке в Москве в те критические дни октября сорок первого.