Расщелина

Падающие звезды умеют дарить людям загадку; пронесутся по ночному небу, прочертят истаявшей линией жизни высветившийся горизонт, и не оставят следа. Уходя в прошлое, они уносят с собой неведомые, вселенские тайны: жили же когда – то, мчались, разрывая пространство, и могли бы лететь еще вечность, окруженные ледяной мглой и загадкой мироздания, не встречая преград, не ощущая их присутствия и влияния. А тут Земля; маленькая, голубая планета, песчинка возникшая из ничего, но смело преградившая путь звезде, оборвавшая ее вечную жизнь и мечту, непременно являя этим начало прихода нового. Значит продолжение состоялось. И если гибель звезды осталась в чье-то памяти – это уже не конец. Память рождает образ и мысль, а она, будучи материальной, предстает перед вселенной, сохраняя себя и право на жизнь… В столь малом событии есть некое величие; рождение состояния бессмертия и смысла самого бытия…

Учитель всегда говорил, что звезды нужно уметь слушать; видеть и разговаривать с ними. Они живые и, мерцая среди мириад себе подобных светил, всегда доносят до людей частицы своих знаний, а с ними и маленькие, неприметные дольки вселенской любви. А без любви человек жить не может, без любви это уже не человек… И мы, люди, в меру своего любопытства, обязаны чувствовать, видеть и улавливать это. Только прозревая, замечая и ощущая этот поток, мы способны любить вселенную и находить в ней свое место. Пусть не выйдет у кого-то разговор; не заладится, не срастется, но любовь эта проникает в души наши, и мы, не ведая того, невольно ловим ее частицы, напитываемся ею, рождая при этом мечты. В этом и есть величие нашего духа; видеть, впитывать, понимать и отражать увиденное через пространство души, кто как может.

«Разве звезды не рождают в тебе мечты? Спроси любого и он ответит тебе – да! – говорил учитель. – Значит и они и мы живы, притягиваемые друг к другу мечтой единения, но разделенные бесконечным пространством, которое способно преодолеть лишь наша мысль. И чем больше глубоких мыслей рождает человек, тем стремительней и насыщенней поток его желаний и фантазий, уносящихся вдаль, к сияющим звездам… Тем живее, теплей и жизнеспособней становится его душа, ищущая единения и понимания с мирозданием. И если ты, Павел, почувствуешь этот свет и его силу, то благодари Вселенную – это уже очень много!»

Павел всегда внимательно вслушивался в столь необычные суждения Сергея Николаевича, но сейчас они вдруг показались ему столь далекими от тех реальностей в которые погрузил его рассказ матери. Наверное учитель и прав во многом, но это так далеко от жизни, которая усиленно стремила опустить его на землю. Сейчас он оказался лицом к лицу с фактами на которые ещё предстоит искать ответы, а делиться мыслями пока не с кем. Хоть он всецело доверял учителю, но как бы не был велик космос и терпеливо пространство, разболтать вверенную ему фамильную тайну, он не имеет права. Уже поздно вечером, шагая домой, Павел вновь погрузился в размышления:

«Может быть то, что стало известно, таит в себе большую опасность и для него, и для матери, – размышлял Павел, – но ведь до сих пор они как-то жили… Откуда может исходить угроза? Отец не зря зверствует, ведь мать говорила, что ему кое-что удалось узнать о спрятанных в глубокой тайге самородках. Выходит, что только отца и должен он опасаться, больше некого. Но ведь отцу не известно о его сегодняшнем разговоре, об откровении матери. Поэтому как бы что ни складывалось; он в относительной безопасности. А вот за матерью надо присмотреть, отец так просто не отступится».

Хоть и гнал от себя Павел тревожные мысли, но понимал, что главный разговор с отцом еще предстоит, только вот кто к кому в претензиях окажется, этого он знать не мог. Не спеша, пробираясь темным проулком к дому, Павел продолжал рассуждать, стараясь увидеть во все более волновавших его повествованиях матери, до странности непонятную ему логику: