Расщепление ядра

— Не тушеваться? — оживился Наждак. — Это пожалуйста. Так вот, дорогие сограждане и сослуживцы… Жизненный путь у меня всегда к цели устремленный… Родился я давным-давно назад. В Даниловке, на улице Шаболовской. Старые горожане небось помнят наш дом. Как раз в первом этаже у нас трактир помещался. Подавали на вынос и распивочно. Пельмени были, расстегаи опять же… Учился я, конечно, на соседней улице. Напротив чайная располагалась. А к чаю, натурально, штофы положены. Такая, знаете, плоская сосудина — очень удобно в заднем кармане укладывалась, не то что нынешние… Работать начал в мастерских скобяных. Кто бывал в тех местах, на Серпуховке, может, знает — наискосок пивной зал нумер три. Всегда в наличии свежие раки, сухарики соленые, а бывает, и вобла. Гастрономия, одним словом…

— Это нам понятно, — нетерпеливо вмешался Терешкин. — Вы ближе к сути. Конкретнее, то есть.

— Я и так конкретнее, — потупился Кузьма Иванович. — Путь-то у меня сложный и, опять же, извилистый… Так, значит, перешел потом слесарем в артель. Небольшая такая артель, невзрачная на облик, а доход давала народному хозяйству. И что удобно — рядом дежурный магазин: хоть в полночь, хоть за полночь, всегда распахнут. А в магазине том любая тебе закуска… А последние десять лет я привязанный к нашему родимому заводу. Участвую, конечно, в общественной жизни по линии городков и воскресного выезда на массовки. Одно плохо: буфет наш нечутко работать стал, кроме кваса да лимонада с бутербродами, ничего такого воодушевляющего не берет на лоно… Вот и все, можно сказать, мои жизненные вехи…

— М-да, — задумчиво пробормотал председатель. — Содержательная жизнь. Насыщенная биография. Так что, будем обсуждать кандидатуру?

— Воздержимся, — сказал член совета. — Все ясно, как бутылочное стеклышко.

— Принято! — решительно сказал председатель. — Заметано!

— Есть предложение, — вдруг спохватился член совета. — Пускай товарищ Наждак пройдется по родимым улицам заново. И в следующий раз расскажет нам, какие культурные учреждения там возникли. Тогда и охватим членством.

МОРСКОЙ ПЕЙЗАЖ

— Ну, а теперь, — молвил председатель месткома, — перейдем к третьему вопросу. Обсуждение заявления отделения Худфонда о том, что в нашем учреждении свил себе гнездо носитель чуждой морали Н. П. Расторгуев. Мы как общественность должны дать носителю по рукам. Встаньте, член профсоюза Расторгуев, и расскажите месткому о своих художествах.

Бухгалтер Расторгуев поднялся с места, тревожно почесал в затылке, о котором сослуживцы говорили, что он «на волоске от лысины», и начал:

— До сих пор перед вами стоял скромный бухгалтер материальной части, аккуратно плативший членские взносы. Сейчас перед вами стоит человек, который свил гнездо… Объясняю суть… В прошлом году у нас завязались финансовые отношения с Худфондом. Мы им перекинули с баланса на баланс две тонны творческого холста на сумму триста восемьдесят рублей пятьдесят три копейки… Звоню я однажды своему коллеге из Худфонда: «Борис Савельич! Наш нечуткий председатель месткома отказал мне в санатории. Не посодействуете ли вы собрату по арифмометру?»

Председатель месткома обидчиво пошевелил кустистыми бровями и сказал:

— Попрошу без намеков, товарищ Расторгуев. Я же вам говорил, что лимиты кончились.

— Может быть, — продолжал Расторгуев, — может быть, лимиты кончились, но зато началось мое падение. Так вот. Звонит мне месяц назад худфондовский бухгалтер и говорит: «Пакуйте саквояж, Николай Палыч! Раздобыл вам путевку в Дом творчества. Не дом, а торт „Сюрприз“!» Прибыл я на место действия — не обманул коллега: благорастворение воздуха, куда ни глянь — одни пейзажи и натюрморты… На аллейках гипсовые купидончики в пионерских галстуках… В беседках сидят творческие работники в бухарских пижамах и дамы в соломенных шляпах без дна, нимбах, по-ихнему…

— Не уводите! — строго сказал председатель месткома. — Ближе к существу.