Расшифрованная «Белая Гвардия». Тайны Булгакова

Ставя вопрос о цене крови, Булгаков, возможно, ориентировался также на следующую мысль генерала Михаила Константиновича Дитерихса, который в своей книге, посвященной убийству царской семьи, утверждал: «Еврейские главари советской власти на крови христианской интеллигенции взрастили и закалили российский пролетариат для завершения кровавой большевистской эпопеи кровавыми еврейскими погромами.

Разрешала ли когда-нибудь кровь «еврейский вопрос?»

Никогда.

«Еврейский вопрос» в глубоком значении – это вопрос идейный. Преследования, насилия, избиения не разрешают идей, а утверждают их последователей и создают им ореол мучеников, жертв. Так, в первые три века ужасных гонений, изуверских истреблений последователей идей Христа христианство укрепилось, разрослось и победило окончательно мир».

Булгаков, весьма настороженно относившийся к евреям, вместе с тем был категорическим противником погромов, и именно убийство еврея становится символом всех страданий, которые претерпел город под властью Петлюры. Кровью же, как был убежден писатель, не разрешается не только еврейский вопрос, но и ни один серьезный вопрос прошлого и настоящего.

Надо сказать, что Дитерихс, возглавлявший следственную комиссию по расследованию убийства царской семьи, отличался патологическим антисемитизмом и без каких бы то ни было оснований считал убийство Николая II ритуальным убийством.

Народная стихия, поддержавшая Петлюру оказывается в романе мощной силой, сокрушающей слабую, по-своему тоже стихийную, плохо организованную армию Скоропадского. Ведь герои романа идут защищать город стихийно, поддаваясь благородному порыву, однако так и не находится силы, способной их организовать.

Именно в недостатке организации обвиняет гетмана Алексей Турбин. Однако эта же народная сила оказывается бессильна перед силой хорошо организованной – большевиками. Организованностью большевиков невольно восхищается Мышлаевский и другие представители Белой гвардии. А вот осуждение «наполеонов», несущих людям страдание и смерть, Булгаков вполне разделяет со Львом Толстым, только Петлюра и Троцкий для него не миф, как Наполеон для Толстого, а реально существующие и по-своему выдающиеся личности, которые вследствие главенствующей роли должны нести и более высокую ответственность за преступления своих подчиненных (впрочем, грядущие преступления ЧК еще только смутно угадываются в снах Алексея Турбина, да и то лишь в неопубликованном при жизни Булгакова варианте романа).

Булгаков был знаком и с мемуарами еще одного белого генерала, сменившего Дитерихса на посту главнокомандующего армиями адмирала Колчака, – генерал-лейтенанта Константина Вячеславовича Сахарова. Интересно, что, как и Булгаков в «Белой гвардии», К.В. Сахаров своим мемуарам «Белая Сибирь», вышедшим в Мюнхене в 1923 году предпослал эпиграф из пушкинской «Капитанской дочки». Только Сахаров взял то место, где говорится, что «мы проходили через селения, разоренные Пугачевым, и поневоле отбирали у бедных жителей то, что было оставлено им разбойниками. Они не знали, кому повиноваться. Правление было всюду прекращено…» Булгаков же предпочел эпизод с метелью: «Ну, барин, – закричал ямщик, – беда: буран!» Слишком уж русская революционная смута напоминала бессмысленную и беспощадную пугачевскую усобицу.

То, что Булгаков был знаком с книгой Сахарова вскоре после ее выхода, доказывается следующей текстуальной параллелью. В «Белой Сибири» описывается, в частности, «ледяной поход» остатков колчаковских армий от Омска до Читы зимой 1919/20 года. Сахаров вспоминает, как на последнем этапе проходили по льду через Байкал. Он так передает свой диалог с безымянным гвардейским полковником, находящимся в тифозном бреду:

«– Ваше Превосходительство, позвольте доложить, – Байкал трещит. Я выступил с авангардом, но пришлось остановиться, – нет прохода, трещины, как пропасть.

– Взять сапер, досок и бревен. Строить мост. Не терять времени. Продолжайте движение – Вы задерживаете все колонны.

– Невозможно – Байкал трещит. И нет дороги… Подхожу, беру руку полковника – она горячая, как изразец раскаленной белой гладкой печки. В глазах глубокая пропасть пережитых страданий, собрался весь ужас пройденного крестного пути. Стройное, сроднившееся со строем и войной тело тянется привычно и красиво, несмотря на то, что страшный сыпной тиф проник уже в его кровь и отравил его своим сильным ядом. Слабела воля. Падали силы. Терялся смысл борьбы, и сама жизнь, казалось, уходила…»

В булгаковской пьесе «Бег» (1927–1928) генерал Хлудов после прорыва красными позиций на Перекопе имеет такой диалог с начальником станции, который говорит как в бреду и «уже сутки человек мертвый»:

«Хлудов (начальнику станции). Мне почему-то кажется, что вы хорошо относитесь к большевикам. Вы не бойтесь, поговорите со мной откровенно. У каждого человека есть свои убеждения, и скрывать их он не должен. Хитрец!