Расшифрованная жизнь

Но для начала нужно было создать библиотеки ДНК для каждой из тканей человека. После отбора тканей и органов нам предстояло выделить из них мРНК и скрупулезно их использовать как основу для библиотек кДНК. Но тут возникала проблема: под «скрупулезно» мы подразумевали, что кДНК должна в точности соответствовать мРНК, а значит, и самому гену. Но была ли эта мРНК изначально «правильной»?

Лучше всего наши сомнения иллюстрировала библиотека кДНК тканей головы плодовых мушек, приведшая к открытию многих генов в нервной системе мушек, в том числе и генов обнаруженного мной октопаминового рецептора. Попробовав применить метод EST к этой библиотеке, считавшейся одной из самых лучших, мы обнаружили, что половина последовательностей кДНК была найдена в геноме митохондрий, энергетических станций клетки, а не в хромосомах клеточного ядра. Глаза плодовых мушек содержат много митохондрий – так много, что их РНК заполонили половину библиотеки. Нам пришлось разработать специальные методы, чтобы убедиться: библиотеки кДНК получены именно из клеточной мРНК. Кроме того, нужно было придумать новые компьютерные методы для записи, сортировки и интерпретации последовательностей EST.

Видя стремительный рост данных секвенирования, Стейнберг решил приступить к осуществлению своего «бизнес-плана». Он настоял, чтобы я сопровождал его при посещении фармацевтических компаний и демонстрировал полученные результаты, пока он расхваливает коммерческие перспективы HGS. Благодаря этому опыту я узнал новое значение выражения «настоящие ученые». На одной из таких встреч с представителями фармацевтических компаний я с удивлением обнаружил Эрика Ландера из Уайтхедовского института биомедицинских исследований, скооперированного с Массачусетским технологическим институтом (MIT). Бывший профессор экономики в Гарварде, а до этого математик, Эрик, блестящий оратор, известный своим «фирменным стилем», активно продвигал свою компанию, якобы разработавшую новый метод изолирования клеток плода от материнского кровообращения, – для проведения генных исследований на ранних сроках беременности. И хотя это было весьма далеко от «чистой» науки, во время всеобщего возмущения коммерциализацией геномики Ландер, этот «настоящий ученый», тоже выражал недовольство в прессе по поводу создания TIGR, метода EST и патентования генов.

А еще я обнаружил, что Стейнберг вовсе не собирался лицензировать открытия TIGR для использования всеми заинтересованными биотехнологическими и фармацевтическими компаниями, а хотел получить один эксклюзивный гигантский контракт на весь обнаруженный нами генофонд. В это время Уолли уже начал тайные переговоры с компанией SmithKline Beecham об исключительных правах на объекты интеллектуальной собственности HGS и результаты TIGR. Его очень беспокоила необходимость выплатить обещанные 70 миллионов долларов мне и TIGR. Вспоминая потрясенный вид его коллег, когда Уолли впервые выпалил свое предложение, я до сих пор сомневаюсь, были ли вообще у HealthCare эти миллионы. Да, у компании имелся фонд в 300 миллионов долларов, но сколько из этих денег было уже вложено в различные проекты? Хотя Уолли и выдавал себя и свой фонд за долгосрочных инвесторов, было очевидно: ему не терпится заключить большую сделку с фармацевтической компанией, затем превратить HGS в открытое акционерное общество, сорвать куш и как можно скорее вернуть свои деньги.

1992 год завершился объявлением о назначении Фрэнсиса Коллинза в НИЗ на смену Уотсону. Коллинза кто-то назвал «Моисеем для проекта генома»{55} – он набожный, утвердившийся в вере христианин, который считает, что научная истина есть лишь шаг на пути к «еще большей Истине»{56}. Когда Коллинзу предложили должность руководителя проекта, он расценил это как Божий промысел и провел день в молитвах, прежде чем пуститься в столь удивительное, по его словам, приключение. «Существует только одна программа генома человека, – говорит Коллинз. – Встать у руля этого проекта и оставить в нем свой собственный след – о большем я и не мечтал»{57}. Я знал, что Коллинз и 25 его сотрудников займут то самое драгоценное пространство, которое я планировал для своей геномной программы, но к тому времени я уже так хорошо себя чувствовал в TIGR, что ни о чем не сожалел. После ухода из НИЗ наш с Клэр совместный доход удвоился и достиг около 140 тысяч долларов, что хватало на таунхаус, два небольших автомобиля, пособие на ребенка, выплату студенческих кредитов и сорокафутовый парусник. Теперь мы могли погасить часть долгов и увеличить выплату ипотеки. Мы нашли необычный стеклянный дом с двумя спальнями на реке Потомак на уединенном участке в три сотки, меньше чем за 500 тысяч долларов. К дому вела подъездная дорога длиной около 500 метров, а сам дом стоял на четырех внутренних пилонах, и создавалось впечатление, что его стеклянные стены плавают в воде. Окна нашей спальни выходили на лужайку, где порой бродили олени, еноты и лисы.