Расшифрованный Достоевский. «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы»

Непосредственным введением в сложную религиозно-философскую атмосферу исповеди Ставрогина может служить следующая характеристика этого персонажа, относящаяся к весне – лету 1871 года: «Князь понимает, что его мог бы спасти энтузиазм (н(а)пр(имер), монашество, самопожертвование исповедью). Но для энтузиазма недостает нравственного чувства (частию от неверия). «Ангелу Сардийской церкви напиши». Частию от буйных телесных инстинктов. Из гордой иронии на несовладание с самим собою – он женился… Из страсти к мучительству – изнасиловал ребенка. Страсть к угрызениям совести… Страстность – Лиза. Овладев ею – убивает Хромоножку. С убийством Шатова – порыв сумасшествия (речи, молебны), и повесился. Тоска. Но главное все-таки – безверие. Ужас к самому себе: н(а)пр(имер), от сознания наслаждения в страдании других. Князь говорит Тихону прямо, что иногда он глубоко страждет укорами совести, иногда же эти укоры обращаются ему в наслаждение. (Булавки под ногтями у ребенка.) Не на что опереться нравственному чувству. Тихон прямо ему: «Почвы нет. Иноземное воспитание. Полюбите народ, святую веру его. Полюбите до энтузиазма».

Но Ставрогин полюбить не может и гибнет.

В письме к своей племяннице С. А. Ивановой от 6 (18) января 1871 года Достоевский объяснял отказ посвятить ей роман следующим обстоятельством: «Одно из главных лиц романа признается таинственно другому лицу в одном своем преступлении. Нравственное влияние этого преступления на это лицо играет большую роль в романе, преступление же, повторяю, хоть о нем и можно прочесть, но посвятить не годится».

Глава мыслилась Достоевским как бы идейным и композиционным центром романа. Но уже набранная, в корректуре, она была отвергнута редакцией журнала.

После возвращения из Москвы, где велись переговоры с редакцией «Русского вестника» по поводу забракованной главы, Достоевский писал С. А. Ивановой 4 февраля 1872 г.: «Вторая часть моих забот был роман. Правда, возясь с кредиторами, и писать ничего не мог; но по крайней мере, выехав из Москвы, я думал, что переправить забракованную главу романа так, как они хотят в редакции, все-таки будет не Бог знает как трудно. Но когда я принялся за дело, то оказалось, что исправить ничего нельзя, разве сделать какие-нибудь перемены самые мелкие. И вот в то время, когда я ездил по кредиторам, я выдумал, большею частию сидя на извозчиках, четыре плана и почти три недели мучился, который взять. Кончил тем, что все забраковал и выдумал перемену новую, то есть оставляя сущность дела, изменил текст настолько, чтоб удовлетворить целомудрие редакции. И в этом смысле пошлю им ultimatum. Если не согласятся, то уже я и не знаю, как сделать».

Дальнейшая судьба главы «У Тихона» выясняется из письма Достоевского к Н. А. Любимову (конец марта – начало апреля 1872 г.), из которого видно, что писатель к этому времени вновь выслал в Москву переделанную им главу.

«Мне кажется, – пишет Достоевский Н. А. Любимову, – то, что я Вам выслал (глава 1-я «У Тихона»; 3 малые главы), теперь уже можно напечатать. Все очень скабрезное выкинуто, главное сокращено, и вся эта полусумасшедшая выходка достаточно обозначена, хотя еще сильнее обозначится впоследствии. Клянусь Вам, я не мог не оставить сущности дела, это целый социальный тип (в моем убеждении), наш тип, русский, человека праздного, не по желанию быть праздным, а потерявшего связи со всем родным и, главное, веру, развратного из тоски, но совестливого и употребляющего страдальческие судорожные усилия, чтоб обновиться и вновь начать верить. Рядом с нигилистами это явление серьезное. Клянусь, что оно существует в действительности. Это человек, не верующий вере наших верующих и требующий веры полной, совершенной, иначе… Но все объяснится еще более в 3-й части».

Целомудрие «Русского вестника», однако, так и не было удовлетворено, и глава «У Тихона» при жизни Достоевского не была напечатана.