А затем Пастернак рассказал нам вот что. Сегодня утром, когда он сидел и работал, зазвонил телефон, и ему пришлось подойти. Незнакомый голос поинтересовался - кто у телефона, не товарищ ли Пастернак. Когда Борис ответил утвердительно, голос сообщил: «Подождите, сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин!»
«Я был в шоке!» - рассказывал Пастернак. Через некоторое время голос Сталина произнес с характерным грузинским акцентом:
- Это товарищ Пастернак?
- Да, товарищ Сталин.
- Какое ваше мнение, как нам поступить с Осипом Мандельштамом? Что нам с ним делать?..
Наверное, не многие из нас могли бы очутиться лицом к лицу с диктатором, который вызывал страх у целой страны. Борис Пастернак не был бунтарём, как Мандельштам. Он был мечтателем, и он струсил. Грубое слово. Но так и было.
Вместо того чтобы просить за Мандельштама, Пастернак промычал что-то вроде: «Вам лучше знать, товарищ Сталин». В сталинском ответе звучала насмешка: «Это все, что вы можете сказать? Когда наши друзья попадали в беду, мы лучше знали, как сражаться за них!» После этого Сталин бросил трубку».
Друг Пастернака поэт Сергей Бобров в записанной на магнитофон беседе с литературоведом В.Д. Дувакиным изложил разговор со слов Пастернака:
«- Вы знаете, что Боря однажды отказался поддержать Мандельштама? Вам это известно или нет?
- Я об этом слышал дважды. И очень бы хотел, чтобы вы сказали, как вам это известно.
- Известно очень просто. Мне Боря сам рассказывал. Дело было в том, что Сталин позвонил ему на квартиру. Боря сперва не верил и говорит: «Будет дурака ломать». Наконец его там всерьез одернули, и он стал слушать. Сталин его спрашивает: «Какого вы мнения о Мандельштаме?» И Боря струсил, начал объяснять, что он его плохо знает и так далее, хотя был в курсе, что Мандельштам арестован. Сталин страшно обозлился: «Мы так товарищей наших нэ защищали», - и бросил трубку...
- А вы думаете, что, если бы он твердо защитил, то.
- Видите, какая ситуация. Это было очень рискованно. Но чем было рисковать? Вот когда я сидел в тюрьме (в 1934 году), меня спрашивали про Оболдуева, и я отвечал, что Оболдуев - мне очень жаль, что я о нем говорил в этом заведении, - замечательный поэт.
- Скажите, то, что вы рассказали мне о Пастернаке, вы знаете с его слов или со слов Шкловского?..
- Это он сам рассказывал Марии Павловне (Богословской, жене С.П. Боброва. -
С чего бы Сталину звонить? Ведь могла быть такая штука: ему говорят: «Мы Мандельштама взяли». Он спрашивает: «А стоило?» - «Да за него ни одна душа заступиться не может». «Ну как же это «не может»? - говорит Сталин. -Дайте мне Пастернака». Звонит ему и вдруг нарывается.» М.П. Богословская рассказала В.Д. Дувакину об этом разговоре несколько иначе:
«- Я тогда только что приехала из ссылки в Москву добиваться, чтобы Сергею Павловичу чем-нибудь.
- Помогли.
- Да. Или напечатали его. Потому что его после ссылки в Москву не пустили, и он четыре года жил в Александрове. И вот, я приехала добиваться, чтобы что-нибудь из его вещей напечатали. Одним словом, я пошла к Пастернаку. Я шла и все время про себя думала: «Не дай мне Бог сразу попасть под чары Пастернака». Пастернак обладал необыкновенным даром обольщать людей, засмотритесь на него - и готово: вы уже проглочены. А мне важно было поговорить о Сергее Павловиче. И я начала разговор о том, что Сергей Павлович сделал и, может, ему возможно как-то помочь. Пастернак сразу нахмурился и сказал, что у него никаких возможностей нет. «Вы знаете о моем разговоре со Сталиным?» - «Нет, я ничего не слышала, ничего не знаю». Вот тут он мне его и рассказал. Сказал еще: «Мне. неудобно было говорить, у меня были гости.»
- А вы даже не знали, что Мандельштам арестован?
- Может быть, знала, а вот о том, что шел разговор, чтобы его вернуть или еще что-то, могла не знать.
Я не в курсе была, потому что была так поглощена нашими собственными бедами. Так вот, Пастернак мне сказал, что ему звонил Сталин. В тот день у него было много гостей. Он взял трубку - «С вами будет говорить Иосиф Виссарионович». Он ответил: «Ах, оставьте эти шутки» - и положил трубку. Кажется, чуть ли не до трех раз так было: он брал трубку и не верил, что с ним будет говорить Сталин. Потом, наконец, ему строгим голосом сказали, и.
- Пришлось поверить.
- Да. Сталин его спросил, как он относится к Мандельштаму, что он может сказать о Мандельштаме? «И вот, вероятно, это большая искренность и честность поэта, - сказал мне Пастернак, - я не могу говорить о том, чего не чувствую. Мне это чужое. Вот я и ответил, что ничего о Мандельштаме сказать не могу».
- То есть Пастернак не сказал: «Это большой поэт?»