Расшифровано временем<br />(Повести и рассказы)

Дверь отворила высокая старуха в фуфайке и дорогих фетровых мужских бурках.

— Вам чего? — хрипло пробасила она.

— Переночевать бы… Машина сломалась. Я уплачу.

— Вы кто же будете? Документ есть какой? — покосилась на мою палку.

— Ездили в Нижний Таласс по делам… Вот документ, — я протянул удостоверение.

Она отодвинулась в глубь коридора, где на стене горела керосиновая лампа, повертела перед ней удостоверение, возвратила.

— Вместе, что ли? — кивнула на Лену.

Я не ответил.

— Куда же вас?.. — пробурчала старуха и толкнулась в узенькую дощатую дверь. — Чуланчик вот…

Из коридора в чулан сквозь щели в дверях падал вялый свет. Я разглядел на полу высокий матрас с выпиравшими под поблекшей китайкой пружинами; какие-то ящики, оплетенные лозой бутыли…

Все это время Лена молчала. Но я понимал, чего стоило ей это покорное молчание, как она вся напряжена сейчас, как нестерпима ей эта постыдная двусмысленность нашего вынужденного совместного ночлега…

Старуха принесла подушку и рядно.

— Прикройтесь, оно чистое, — сказала и ушла.

Я слышал, как несколько раз дунула, гася лампу. Стало темно.

Мы лежали молча, вслушиваясь в непонятные шорохи чужого жилья. От подушки пахло чем-то незнакомым…

Спустя какое-то время Лена сказала:

— Я ведь знаю, о чем ты думаешь. Ты считаешь, что я попала из-за тебя в унизительное положение… Мол, тебе скоро уезжать, как же будет со мной?.. Правда? Тебе не хочется, чтобы я думала обо всем, что произошло, как о случайном похождении заезжего офицера. Как в старинных русских романсах. Но ты ничего не можешь придумать: ты уезжаешь очень далеко, туда, где не угадать, как сложится твоя жизнь. Потому и не знаешь, что предложить или что пообещать мне сейчас в утешение… Мы ни разу не сказали друг другу: «Я люблю тебя». Ты — из боязни ответственности передо мной за эти слова. Я — из опасения усложнить твое положение… А между тем…

Я хотел перебить ее, сказать, что мы будем вместе, что, как бы ни сложилось, нам нельзя терять друг друга. Но это могло оказаться ложью: я действительно уезжал в слишком далекое и ненадежное путешествие.

— Мне ведь ничего не нужно, — горячо говорила Лена, — только уважение. Это очень важно — уважение. Ни деньги, ни подарки, ни прекрасные слова — ничто не может возвысить человека и придать смысл его существованию, если он не способен уважать другого… Мы сейчас ничего не сможем решить. Если мы поженимся до твоего отъезда, это будет выглядеть фальшиво для окружающих меня людей… Что-то от воровства… Не надо, не возражай… Я не ханжа, я не боюсь молвы… Все сложнее. В каждой семье тревога, горе, ожидание… А я — замуж, вдруг, случайно, торопливо. Да и что это тебе даст?.. Пусть все останется, как есть. Считай меня женой или любовницей… Доверимся времени… И больше не надо об этом…

Я ничего не мог ей сказать тогда, она все решила. Я боялся услышать в себе чувство облегчения и благодарности ей за это, словно она избавила меня от необходимости совершать вынужденное благородство, чтоб выглядеть порядочным. Мне не хватало ее простоты понимания всего, ее естественности…

— Скажи, а ты убивал их? — внезапно спросила Лена.

— Кого? — не сразу понял я.

— Их!

— Да. Вероятно, попадал. Я хорошо стреляю.

— Это страшно?

— Разве думаешь? Там не до этого.

— Наверное, потому что не мы к ним, а они к нам пришли.

— Возможно. Но для них такой разницы не существует.

— Пожалуй, ты прав… Как же их много еще на нашей земле!.. Представляешь, сколько раз тебе придется еще убивать их… Но так им и надо! Так и надо! Разве мы этого хотели?! — прижавшись, яростно шептала Лена…

Потом снова была тишина, и в ней за тонкой перегородкой послышались шаги и женский молодой голос:

— Кого это вы пустили в дом?

— Людей, кого же еще, — отозвалась старуха.

— Вы что, знаете их? А если обворуют?

— Тебе-то чего волноваться? Что здесь твоего? Здесь мое да сына моего.

— Но я жена Андрея!

— Жена?! Сучка ты вертлявая, а не жена! Его настоящая жена на фронте, врач.

— Вы не смеете так! Я тоже была на фронте! Я беременна от вашего сына. Он оформит развод, и мы поженимся.

— Беременная! Ишь, какое геройство на фронте проявила!..

— Я напишу Андрею, как вы со мной обращаетесь! — голос сорвался на плач…

Утром, когда, попрощавшись со старухой, мы уходили, я увидел прильнувшее к стеклу молодое круглое лицо, светлые волосы женщины были закручены на папильотки, толстой оголенной рукой она придерживала у белого горла ворот халата.

Николай Петрович в тот вечер вернулся раньше обычного. Пришел не с работы, а со станции — расстроенный, взволнованный: снег, плотно лежавший всю зиму на крышах его вагонов, начал таять, вода затекала по стенам внутрь. Необходимо было срочно сбросить снег и, пока гнилая погода — месяц-полтора— регулярно топить печурки, выпаривать сырость, которую невидимо, жадно впитывала бумага.

Я сказал ему, что сбросить снег — ерундистика: попросим Лену мобилизовать старшеклассников. А вот достать топливо и постоянного истопника с оплатой — сложнее: нужно много денег, да и вольные рабочие руки найти не просто. Но я успокоил старика: что-нибудь и тут придумаем…