Расшифровано временем<br />(Повести и рассказы)

А он ел торопясь, заглатывая кусками, и чувствовал, как все вокруг — эти прогретые стены, потрескавшаяся печь с тараканьей щелью у потолка, крепкая лавка и выскобленная столешница, на которой дрожит в блюдечке маленькое пламя набухшего жиром фитиля, эти дурманящие запахи полузабытой жизни, пробудившие в нем смутные надежды, — все это отнимает у него силы, отгораживает от холода, голода и тех, что ждут в лесу. И все слабее скреблась в мозгу мысль, что в щели меж щитов его ждут двое, околевая от стужи. Ему делалось страшно, когда вспоминал о них, и он податливо скользил в сон, в искушающее и надежное тепло жилья, жалей себя и чувствуя, как невозможно и нелепо все это вдруг оставить…

В сенях громыхнуло ведро, кто-то выругался, и, прежде чем разомлевший Илья смог вскочить, дверь отворилась — в избу вошел человек в распахнутом тулупе, в меховой шапке, через плечо у него висел карабин. Из-за длинного тулупа он казался очень высоким.

— Ты что не спишь, Матрена? — спросил он, а сам все глядел на Илью. — Нам бутылочки как раз не хватило, выхожу, смотрю — свет у тебя… Ты, никак; гостя принимаешь?

— Родственник, — испуганно поднялась Мотя.

— Разве приказа не знаешь, Матрена? Почему не доложила, что посторонний в хате?

— Да что вы, дядька Петро! Он ведь только вошел… Вы уж не серчайте.

— Документы имеются? — спросил Петро, обмеривая взглядом Илью. — От партизан, небось?

— Не имеется… Из плену я…

— Так-так… Из лесу, значит? Один?

Обмерший Илья стоял, вытянув руки по швам, разглядывая лицо незнакомца, будто обожженное с одной стороны большим малиновым родимым пятном.

— Один, говорю, иль с дружками?

— Ну да, — икнув, неопределенно ответил Илья. — Отогрелся малость… Я ведь сейчас и уйду… На минутку забег…

— Ты икать погоди. Еще наикаешься… В нашей хате веселей разговор пойдет. Собирайся.

— Отпустите его, дядька Петро! На что он вам сдался? — попросила Мотя. — Родственник мой, ей-богу. Ульяна наша замужем за его братом…

— Разберемся, Матрена… Бутылку не забудь.

Мотя метнулась в сени за самогоном.

Едва вышли в морозную ночь, как Илью начала бить нервная дрожь. Он с тоской глянул вверх, на уходивший к черному небу белый холм, где стояли щиты, силясь сообразить, сколько же прошло времени, как оставил он там старшину и Белова, но в голове все путалось, скакало, отдавалась болью мысль: «Из плена утек, а тут попался… Не судьба, видать…»

— Что молчишь? Чего не просишь, чтоб отпустил? — спросил со смехом Петро.

— Чего уж там… Насмехаешься…

— Иль не дюже охота опять в лес волков пасти? В шинеленке с тощим пузом далеко не ускачешь.

— Холодно, — дрожал челюстью Илья. — Намыкались в лесе.

— Намыкались? Кто же еще с тобой? — ухватился полицай.

«Вырвалось! — охнул мысленно Илья. — Случайно ведь вырвалось… Кончилось бы все скорей… Все как-то кончается… Должно ведь… Хоть как-то…»

— Оглох, что ли?! — прикрикнул Петро. — Дам в ухо, сразу почуешь!

— К Моте вот зашел… Поесть взять чего… Двое еще там. — Обмирая, Илья махнул рукой вверх. — За щитами… Ждут меня.

— Кто такие? Тоже из плену?.. Завертай на это крыльцо…

Они подошли к большой избе со светившимся окном. Еще в Сенях услышали громкие голоса. Илья перевел через порог ногу, шагнул в яркий свет, сквозь табачный дым надвинулись чьи-то лица, за спиной со стуком, от которого он вздрогнул, плотно, будто навсегда, захлопнулась дверь…

Навалились на них шестеро. Как ударом, ослепили ярким фонарем и, заломив руки, отобрали оружие, едва державшееся в окоченевших пальцах, связали сзади ременными постромками и привели в просторную горницу…

Белов уже осмотрелся. Его не утешило, что немцев не было, только полицаи. И те не здешние, двое только с выселок с обозом пришли и дружков сюда завернули — погостевать. Это он понял из мельком услышанного разговора. Большая керосиновая лампа хорошо освещала полицаев, сытых, с любопытством разглядывавших его и Тельнова. На столе стояло несколько порожних бутылок и одна начатая, в мисках — квашеная капуста, моченые яблоки, огурцы. Розово лоснился на тарелке последний ломтик сала. Хлеб был нарезан прямо на столе. Белов сглотнул слюну. Пахло едким самосадом, потом и керосином.

Старшим, похоже, был дюжий мужик в немецком френче, без погон, в синих галифе и валенках. На красивом смуглом лице — молодцевато-черные, кончиками вниз усы.

Илья жался в углу под образами, там стояла лавка, но сесть он не смел и все боялся пойматься на жегший медленный взгляд Белова и на танкиста старался не смотреть. «Как же это вышло?.. Бежал из плена, чтоб теперь вот так… с ними, — с ужасом и недоумением смотрел Илья на полицаев. — А, пропади все пропадом!..»