Расшифровано временем<br />(Повести и рассказы)

— Мало мне этого, допустим, товарищ Гурилев. С какой станции прибыли сюда?

— Пересаживался в Алпатьево.

Комендант снял трубку телефона:

— Амур, Амур, дай-ка мне Цветок… Алло!.. Гузенко?.. Здравствуй… Да так… Еще живой, как видишь… Жду литерный. А к ночи еще два… Слушай, твои люди никого не снимали с пятьсот веселого., что с Алпатьево пришел?.. Так… Понятно. Нашли чего-нибудь? Посмотри хорошенько… Нужно — Комендант бросил взгляд на Гурилева. — Всяко может быть… Жду. — положил трубку. — Вам придется погостить у меня, сказал капитан Гурилеву. — До выяснения.

— Как долго? — упавшим голосом спросил Гурилев понимая, что уговаривать, доказывать или спорить бесполезно.

— Не знаю, — ответил комендант. — Сейчас мне некогда, литерный встречать надо. Воронков, — позвал он солдата, — проводи в камеру…

«Камерой» оказалось просто помещение бывшей камеры хранения с нешироким входным проемом, запиравшимся складной дверью-решеткой, перед которой стоял часовой. Полки тут переоборудовали под нары Окон не было. В темноте Гурилев нащупал свободно место, положил вещмешок, лег, накрылся пальто. Из разных углов слышал дыхание и храп спящих, но раз глядеть никого и ничего не мог.

Он понимал, что положение его — без денег и доку ментов в прифронтовой полосе — хуже не придумаешь и чем все это может кончиться, не представлял…

— Тебя за что? — услышал он близкий шепот..

— Документы пропали, — ответил Гурилев в темноту.

— Да… дела! Выяснять им некогда. Лет тебе сколько? — шуршал голос.

— Сорок шесть, — сказал Гурилев, надеясь, что наконец от него отвяжутся.

— Староват, однако. Могут и пожалеть… А у меня судьба похуже. Вагон с мукой сопровождал. А он потерялся. Куда-то с другим эшелоном загнали, покуда я за кипятком бегал… Как думаешь, может, штрафной отделаюсь? — Шепот сбился на хрип. — Вагон муки! Шутка ли? Батальон неделю кормить можно… Что теперь будет? — Говоривший вздохнул, завозился на нарах — Комендант сказал, лучше б тот вагон с патронами был. Патронов еще наклепать можно… А вот хлеб…

«Хлеб… Какая власть у этого слова?» — подумал Гурилев, не зная, чем успокоить соседа. А тот, вздохнув, умолк. Гурилев был сам растревожен его разговорами, и прежнее его беспокойство теперь тяготилось всякими мрачными подробностями, возможно, ожидавшими его в скором будущем…

Уснул он незаметно, будто водой накрыло, как детстве, когда нырял в пруд, подначиваемый сверстниками: «Ну-ка, хромой, нырни за цветным камешком! Слабо найти…»

Проснулся же он от того, что кто-то дергал за ортопедический ботинок и негромко звал:

— Вставайте, вас к коменданту… Слышите, вставайте!..

Не сразу сообразив, где он, Гурилев ознобно шевельнул плечами, надел пальто, взял мешок и поплелся за разбудившим его все тем же солдатом Воронковым.

— Который час? — спросил Гурилев.

— Ночь уже… Час, а может, два, — безразлично ответил солдат.

В кабинете все так же сидел комендант в своей овчинной безрукавке и, видимо, после чистки собирал пистолет. Пахло щелочью и ружейным маслом. Валялись обрывки ветоши со следами стального налета.

— Ничего приятного не снилось? — спросил комендант, заглядывая в ствол, почти приставленный дульным срезом к глазу.

«Как самоубийца», — с неприятным ощущением подумал Гурилев.

Словно угадав его мысль, капитан отвел от лица пистолет, удовлетворенно отложил его на край стола и быстро протянул Гурилеву бумажник:

— Ваш?

— Мой, — кивнул, удивляясь, Гурилев и торопливо стал проверять содержимое. Все было на месте.

— Вытащили его у вас. Два огольца… Много их сейчас бродяжит. У кого родителей немец побил, кто потерялся… Беда… Сколько у вас было денег?

Гурилев сказал.

— Кое-что они успели проесть… Время голодное.

— Бог с ними, — заторопился Гурилев. — Я могу идти?

— Через час-полтора будет поезд на Росточино. Оттуда как сумеете: дальше поезда еще не ходят.

Гурилев поблагодарил и вышел.

На первом пути без паровоза стоял эшелон: платформы с зачехленными орудиями и распахнутые теплушки. В глубине их виднелись нары с сеном. В одной Гурилев увидел дневального, присев, тот заталкивал шомполом в багровое нутро печки березовые чурки, красный отблеск огня дрожал на лоснившемся круглом мальчишеском лице.

Солдаты, высыпав из вагонов, шумно разминались, весело толкали друг друга плечами, играли в «жучка» — не стесняясь, с оттяжкой били в чью-нибудь выставленную из-под мышки ладонь. Избыток застоявшейся силы — все они были молоды, не старше двадцати, крепкие, в подогнанной одежде.

— Эй, папаша! — Кто-то из них приметил Гурилева. — Чем торгуешь? Продай баранью шапку, мы из нее плов сварим.

Они почти окружили Гурилева и веселились.

Роняя на шпалы спекшийся, но еще ржаво пламеневший шлак, подкатила паровозная спарка, лязгнули буфера, раздалась команда: «По вагонам!» Солдаты бросились к теплушкам. Дернув раз-другой, спарка, пыхтя в две трубы, медленно стронула состав. И, глядя вслед последнему вагону, Гурилев, прощая шутников, подумал: как мой Сережка. Неужто и он так жесток?.. Нет, это не жестокость… Радость бытия… Совсем дети…