Расшифровано временем

— Худой стал, комиссар. — Ульмас провел ладонью по влажному боку Белова.

— Были б кости, Ульмас, а мясо наживем, — Белов ощупал лицо, пробуя, гладко ли…

К этому утреннему ритуалу Белова привыкли даже те, кто вначале недоумевал: и так сил не хватает. Позже нашлись и последователи: кое-кто вспомнил про бритву и мыло на дне вещмешка, и пошло…

После Белова брился старшина.

— Дерет, зараза, — ворчал он, — пасты бы на ремень, направить. Хорошо мы долбанули фрицев, а, комиссар? Как это ты сразу решил?

— Верняк был. Там, где бабка надвое гадает, — не люблю. — Белов уже оделся и курил.

— Может, еще чего удумаешь? — Тельнов смеялся намыливая щеки по второму разу.

— Сейчас надо думать, как похитрее да подальше уйти. Всполошили мы гадов, искать начнут. Так что придется без передыху.

— Да мы ведь и так махнули от того места, знаешь сколько?

— А они не могут махнуть?! Мы — пехом, они на колесах.

— Тебе виднее…

— Видно-то всем одинаково… Слепых нет Понять надо: на авось не проскочим… Пора, однако, закрывай парикмахерскую.

— Плесни-ка, — попросил старшина…

Кое-как утершись, Тельнов быстро застегнул комбинезон.

— Становись! — скомандовал он.

Люди построились. Белов видел, с каким усилием они снова поднимались в путь, но, не давая никому ни секунды на раздумья, негромко сказал: «Пошли» — и, повернувшись спиной к строю, зашагал…

После ночного побега из сарая в Дымарях, а еще больше после удачного нападения на обоз пошел, покатился от села к селу слух об отряде какого-то ловкого и отчаянного комиссара. По пути обрастая вымыслом, порожденным ненавистью к оккупантам, слух этот доходил и до солдат-окруженцев, застрявших здешних лесах и нередко делавших вылазки по окрестным деревням и хуторам. Прослышав про отряд Белова, эти пробиравшиеся к линии фронта люди теперь тянулись к нему, отыскивая след в заснеженной лесной глухомани, то по одному, а то и по трое-четверо присоединялись к отряду.

Смелые и сохранившие присутствие духа, от радости, что они теперь вместе и их много, с нетерпением ждали случая показать себя в бою. Те же, что, попав в окружение, разуверились в удаче или растерялись, измученные голодом, холодом и одиночеством, теперь, прибившись к Белову, с очнувшейся надеждой быстро вспомнили солдатскую выучку. Видя перед собой всегда выбритого, подтянутого Белова — в комбинезоне и в кожанке под шинелью, — старались выглядеть перед ним и новыми попутчиками бодрыми и исполнительными, поверив, что человек, взявший на себя ответственность вывести их к своим, и должен быть именно таким: неразговорчивым, даже хмурым, но деловым, отвергающим неразбериху, нерешительность и двусмысленность, связанные в их положении со смертельным риском.

Наблюдая все это, Саша думал, как живуча в людях тяга к чьей-то справедливой силе и воле, которые оказались надежней их собственной; что воля эта и собрала в единый послушный и сильный строй людей, еще не успевших в новых обстоятельствах открыть в себе способность к подвигу и самопожертвованию, но поверивших, что Белов, как комиссар, знает нечто, чего не знают остальные, и умеет то, до чего в своем жизненном и фронтовом опыте не дорос другой…

«Догадывается ли об этом Белов?» — спрашивал себя иногда Саша.

Белов же понял, что Саша простил ему однажды проявленное нежелание обрастать, как тягостью в пути, людьми; бескорыстное, но вместе с тем и жестокое прежнее стремление его в одиночку и побыстрее пройти этот путь. Отвергая желание других разделить с ним предстоящее, Белов боялся возможной обузы, которая может задержать или в чем-то помешать ему совершить то естественное и необходимое, на что, как полагал он, способен каждый, даже в одиночку.

И, следуя своему правилу, старался теперь делать еще больше и вернее, чем другие, однако не из прежней недоверчивости — нынче, как никогда, ему требовалось ощущение надежности каждого своего следа, в который ступят остальные, кто поверил ему…

Отправившись за сушняком, Саша брел за кустами, огибая покрытую нетронутым снегом поляну, когда увидел белку. Перебегая от дерева к дереву, прыгая по веткам, она словно играла с ним, и он, задирая голову, шел следом за ней, до колен проваливаясь в снег. И, как обычно в лесу в таких случаях, с просчетом отмахал лишнюю версту. Зверек скрылся. Саша раздвинул кусты, осматривая- противоположный край поляны, и тут увидел шалашик, а возле — троих в маскхалатах. Склонившись над рюкзаками, они вытаскивали похожие на мыло брикеты, мотки черного шнура. Потом из шалашика вышел еще один человек. Вглядевшись, Саша изумленно обмер: из-под ушанки, прикрытой белым капюшоном, выбивались темные пряди волос, обрамляя лицо три далекой, уже почти забытой девушки, в которую была влюблена вся курсантская рота на радиокурсах…

Не раздумывая, Саша махнул через поляну. Три автомата вскинулись ему навстречу, а он шел к ним — парень в форме советского солдата, и улыбался, и его автомат доверчиво висел через плечо стволом вниз.

— Кто такой? Что надо? — повелительным движением руки остановил Сашу человек с белым, раздвоившим бровь шрамом.