Рассказ?

Я был бы не прочь поверить, что и он тоже мог бы там удержаться, ибо, хотя он и говорил из казавшегося центром покоя места и в определенные моменты был до жути успокаивающим, успокаивал он как-то жутковато. Предоставляя его самому себе, я о нем не забывал, но мне быстро начинало не хватать сил о нем думать, мне только и оставалась сама мысль, а мысль была именно тем, что могло сделать наши с ним отношения наиболее бесплодными. “Могу я об этом поразмыслить? — Ну конечно, но как долго? — О! всего одно мгновение!” Он этому, конечно, не противился, но тот факт, что он добавил: “А что мы будем делать, пока вы размышляете?”, показывал, что он бы хотел держаться от “размышления” в стороне и не желал меня целиком ему уступать. Я не мог подсказать ему, что поразмыслить означало от него отдалиться, способность прервать движение, которым говорившееся мною от меня ускользало, спешило к какой-то чуждой точке, откуда я не был уверен, что заставлю его вернуться. Но истина заключалась в том, что его отдаление как раз и означало размышление, и надеяться сблизить меня с ним посредством размышления наставляло надежду не на самый надежный путь. Тем не менее я этот путь полностью не бросал. Я мог сказать, куда он меня вел: то был застой, пустое постоянство и даже отупение, но исходя из этого, как мне представлялось, я обрел уже достаточно тяжеловесности и мог снова отправиться вперед, пусть даже размышление и состояло прежде всего в повторении: ты еще не достаточно поразмыслил (ты должен стать тяжелее). Сам он отнюдь не был обделен логикой, он обладал своего рода непримиримой последовательностью, каковая, не желая, по всей видимости, приходить к чему-либо конкретному, представляла собой силу чуть ли не чудовищную, силу, совладать с которой можно было, лишь с подозрительностью наделяя ее целями, намерениями, что подготавливало небывалую неразбериху, чье приближение, угрозу я не раз и не два ощущал. Я мог сурово осуждать себя за то, сколь часто, ощутив перед собой эту силу, искал убежища в размышлении, спрашивая: “Могу я об этом поразмыслить?”, что могло обеспечить мне только “мгновение”, но это мгновение, по крайней мере, мешало кругу замкнуться, удерживало меня от того, чтобы замкнуть его самому.