Рассказ 77

Каждый старался попотчевать гостей. Павел Мохов, сидевший напротив Верки, подсовывал ей то вилок соленой капусты, то студень, то грибки в сметане, каждый раз спрашивая:

— Вы, Вера Семеновна, наверное, отвыкли от нашей пищи? В Италии грибки не растут? Апельсинами питаетесь?

Вера смущалась, опускала глаза, но тут же подымала и внимательно, изучающе приглядывалась к Павлу. Перед самой войной Павел был по уши влюблен в старшую Богункову. «А он будто и не изменился, — думала Вера. — Красивый. Только суровый какой-то. Мечтал учителем стать, и вот — добился. А вторая мечта не исполнилась… — Вера неожиданно для себя ощутила вдруг легкое сожаление о том, что судьба развела ее с Моховым. — Наверно, жили бы счастливо». Но тут же отмахнулась от своих мыслей.

Приятель Мохова, учитель литературы Олег Николаевич, все время ерзал на стуле, почти ничего не ел, а к вину и вовсе не прикасался. Чувствовалось, что он хочет о чем-то спросить Веру, но стесняется и никак не может вклиниться в беседу. Несколько раз он склонялся к Павлу и начинал ему что-то быстро-быстро шептать на ухо. Мохов всякий раз смеялся и отмахивался от приятеля.

Наконец Олег Николаевич выбрал момент, когда Вера, уже раскрасневшаяся от выпитого, встретилась с ним взглядом, и спросил:

— Вера Семеновна, красота у вас там, в Неаполе, наверное, несказанная? Везувий, дворцы, залив Санта-Лючия…

— Неаполитанские песенки! — крикнул Мохов.

— Да погоди ты, — рассердился Олег Николаевич. — Дай с человеком поговорить!

— Красиво у нас, тепло! — сказала Вера. — Это верно. Бывает, осень стоит — ни одного дождика…

— А музеи, музеи в городе есть? Я читал — у вас столько интересного. Гробница Вергилия… Вы были там? Расскажите.

Вера растерянно смотрела на Олега Николаевича и машинально кивала головой.

Учитель, не замечая ее замешательства, настаивал:

— Расскажите про гробницу, Вера Семеновна!

— Ой, что вы, не до гробниц мне. Дети ведь у нас! Покормить, обстирать надо.

— Ну а по воскресеньям? Ходите на море? Вот Помпея… Эх! Я так хотел бы побывать там! Это грандиозно, да? Город, дошедший до нас через тысячелетия! — Олег Николаевич воодушевился, говорил громко.

Луиджи смотрел то на учителя, то на жену. Он не все понимал в скороговорке Олега Николаевича, ждал, когда Вера переведет ему, о чем это с таким пылом говорит этот молодой человек в тяжелых роговых очках, но жена почему-то смущалась все больше и больше и молчала…

— Да что вы, Олег Николаевич, мучаете сестренку? — не выдержала Настя. — Мало вам учеников в школе?

— Ты, Николаич, и правда пристал, как банный лист, — сказала Надежда Федоровна. — Музеи, Помпеи! Я вон рядом с Питером жисть прожила, а спроси меня, часто там бывала? В метро не ездила ни разу. Смешно сказать — а боюсь. Все как человек по земле ходишь, а тут — нате, полезай как крот под землю. А музеи? — она махнула рукой. — Какие там музеи! То садишь картошку, то копаешь. А от дочки разве дождешься приглашения? — она кивнула на Анастасию. — За всю жизнь не дождалась. Вот была бы Ниночка жива, она б пригласила. — Надежда Федоровна махнула рукой и пригорюнилась.

Олег Николаевич смутился:

— Да я, собственно, так, из любопытства. Думал, приятно будет поговорить. — Он как-то сразу сник и склонился над тарелкой.

Вера глубоко вздохнула, словно собралась с духом, и тихо сказала:

— Вы не обижайтесь, Олег Николаевич. Я ведь не потому молчу, что обидеть хотела… Я в этой Помпее и не была ни разу. Луиджи мне рассказывал, когда он учился в школе — их на экскурсию возили. И Марио наш был. Тоже с учителем. А мне не довелось… — Она улыбнулась доброй, открытой улыбкой и тихо заговорила с мужем. Видно, пересказывала ему, о чем расспрашивал учитель. Луиджи кивал головой и почему-то виновато улыбался Олегу Николаевичу. Потом ласково обнял жену и поцеловал в щеку.

Олег Николаевич до конца вечера сидел мрачный, никаких вопросов больше не задавал, а все время подливал и подливал себе водки из графинчика с петухами.

Надежда Федоровна прислушивалась к расспросам учителя литературы с неудовольствием. Она чувствовала, что дочери неприятны его вопросы. А ей хотелось, чтобы Верке, ее Верке, было хорошо и ласково в отчем доме. Она, словно часовой на посту, за всем наблюдала, все видела. Заметив, что дочь несколько раз махнула рукой, отгоняя табачный дым, густо висевший над столом, старуха строго позвала внука:

— Мишка! Фортку открой. Никакого продуху нет. — Проследив, как мальчик исполнил приказание, она улыбнулась Верке: — Ишь, накурили, ироды. Задохнутся люди… — И тут же спросила у Анастасии: — Ребенок небось некормленый?

— Не хочет! — беззаботно махнула та рукой.

— Не хочет! — повторила старуха. — Сами разбаловали: жареного не ем, пареного не хочу, на тушеное глаза не глядят! У-у, привереда!

Все засмеялись, а Мишка стоял рядом с бабушкой, приклонив к ее плечу голову, и улыбался, довольный тем, что на него обратили внимание.