Рассказ 77

Цыган на минуту задумался, потом как-то оценивающе вопросительно поглядел на мужика и спросил:

— Сколько их у тэбя?

— Считай, тысяча, — тяжело опустил тот на колени руки.

— Хочешь, по дэвяносто копеек заберу?

— Все? — изумился мужичишка.

— Все! А что?

Теперь задумался, заерзал на табуретке мужичишка и вдруг попробовал набивать цену:

— А может, все-таки по рублю?

— Цыган торговаться нэ любит, — остановил его Коля. — Нэ хочешь — нэ надо.

Мужичишка сокрушенно покачал головой и стал отступать:

— Ладно, черт с ними. Билет в кармане.

— Катя! — крикнул цыган и протянул мужику руку.

Катя все поняла с полуслова, кинулась из кухни в спальню, погремела там какими-то замками и дверцами и вскоре вернулась назад со счетами и толстой пачкой денег в руках. Деньги она передала цыгану, а сама на редкость ловко и сноровисто толстыми, унизанными золотыми перстнями пальцами стала откладывать на счетах костяшки. Цыган подождал, пока она закончит, а потом неожиданно для всех сдвинул костяшки в правую сторону и, отсчитав ровно девятьсот рублей, положил на стол перед мужиком.

— Цыган любит правду.

Мужичонка на мгновение растерялся, опешил, но тут же пришел в себя, спрятал деньги и, поглядев на часы, поднялся.

— До свидания, Ваня, — похлопал его по плечу цыган. — Приезжай еще.

— Будем живы, приеду, — поднялся мужичонка и, обращаясь почему-то к одному Матвею, развел руками. — Вишь, какая незадача.

— Вижу, — посочувствовал тот, хотя толком и не понял, какая тут незадача. Ну, уступил по десять копеек на венике, так зато все сразу продал, оптом, без торговли, без всякой там суеты.

Проводив мужика до двери, цыган вернулся на кухню, заговорщически подмигнул и разлил еще по рюмке. Все выпили, посидели минут десять — пятнадцать и начали потихоньку расходиться: время уже было позднее, а завтра вставать ни свет ни заря.

Матвей и Санька вошли в свою комнатенку, наскоро разобрали постели и погасили свет.

— Вот тебе и цыган! — зашептал в темноте Матвей.

— А что, цыган как цыган, — ответил Санька.

Они немного полежали молча. Санька как будто даже начал засыпать, но Матвея снова потянуло на разговор.

— Сань, а Сань, — позвал он. — Вот если бы тебе миллион, что бы ты делал?

— Я? — полусонно засмеялся Санька. — Пропил бы. А чего?!

— Не-е, я серьезно.

— И серьезно, пропил бы — и все дела.

Матвей обиженно замолчал, перевернулся на другой бок. И тут Санька не выдержал — размечтался:

— Я бы знаешь чего, Матвей Калинович? Я бы все… Ну, понимаешь, совершенно все…

— Ладно, — почему-то горестно вздохнул Матвей. — Давай спать.

— Давай, — согласился Санька и вскоре, мешая Матвею собраться с мыслями, весело, беззаботно захрапел.

А Матвею, как и вчера в поезде, опять почему-то не спалось. Думал он вначале о доме, о жене и дочери, хотелось Матвею перекинуться с ними двумя-тремя словами, посидеть за столом или сделать сообща какую-нибудь тяжелую домашнюю работу… Потом ему вспомнился трактор. В темноте даже послышалось, как он стучит отлаженно и ровно. Матвей потянул носом, и ему показалось, что он чует привычные запахи и масла, и солярки, и только что вспаханной черноземной земли. Захотелось плюнуть на эту торговлю, уехать домой, к Евдокии, к Таньке, к своим рабочим колхозным мужикам. В сердцах Матвей даже решил, что завтра распродаст лук по два, а то и по полтора рубля, лишь бы поскорее отсюда уехать, от всей этой суеты. На душе немного посветлело, полегчало, и он тоже стал потихоньку засыпать.

Но вскоре испуганно пробудился: кто-то, неуверенно пошарив по стене рукою, щелкнул выключателем. Матвей открыл глаза и увидел в дверном проеме то ли грузина, то ли другого какого южного человека. Был он хорошо выпивши и, судя по всему, добрался сюда, в комнату, с большим трудом. Недоуменно оглядывая койки, он долго бормотал что-то на своем языке, потом, заметив наконец Матвея, оторвался от дверного косяка и протянул руку:

— Отар Шотович.

Стряхивая с себя дрему, Матвей пожал ему руку, назвался и стал объяснять, кто они с Санькой и откуда. Южный человек вначале делал вид, что старается понять, о чем ему толкует Матвей, хмурил брови, одобрительно мычал: «Ах, маладэц, тарагой! Какой маладэц!», но вскоре выдохся, кое-как стянул галифе и упал на койку.