Рассказ 77

Все сразу отодвинули в сторону рюмки-тарелки и стали подбадривать его, дружно хлопали в такт бубну в ладоши. Отар Шотович, польщенный таким вниманием, распалялся все сильнее и сильнее. Он вдруг подпрыгнул едва ли не выше стола, потом как-то беззвучно упал на коленки, повернулся и снова подпрыгнул, будто пытаясь достать пятками до затылка.

Не выдержав этакого задора и веселья, из-за стола решительно выбрался Санька. Он расстегнул ворот рубашки, зачем-то закатал рукава и нежданно-негаданно зачастил такую чечетку, что Матвей, глядя на него, готов был поверить, что Санька и впрямь когда-то ходил в моряках.

Потом, по-цыгански тряхнув плечами, в круг выскочила Катя. Она остановилась напротив Саньки и вначале тоже мелко-мелко застучала каблуками, а после подняла вверх руки и, извиваясь всем телом, стала то опускаться к самому полу, то тянуться куда-то к потолку, к люстре.

— Ар-р-р-а-а! А-c-c-c-a-a! — носился вокруг них Отар Шотович.

Терпеть все это дальше у Матвея тоже не хватило силы. Он чертом вылетел на середину комнаты, ударил себя по икрам, жалея, что на нем войлочные, непригодные для танцев тапки, а не хромовые скрипучие сапоги. Звук от этого получился не очень задорным, не таким, каким он получался у Матвея дома, когда ему случалось веселиться с мужиками на Первое мая или на Новый год. Тогда, помнится, он бывал звонким и чистым и улетал куда-то вверх, к самому потолку, а сейчас путался между ногами и никак не мог оторваться от пола, глухой и тяжелый… Матвей припал на корточки и прямо руками стал выбивать о пол всевозможные переплясы и коленца. Но и тут у него что-то не заладилось… Он то и дело мельтешил, сбивался с ритма. И что за ерунда такая! Дома, бывало, под какую-нибудь захудалую гармошку танцевал до упаду. А здесь радиола, бубны и барабаны, и вот на тебе — не идет… Спасаясь от этого наваждения, Матвей завладел Катей, провел ее вначале в одну сторону, потом в другую, крутанул вокруг себя, и вроде бы все стало потихоньку налаживаться…

Дрогнула душа и у цыгана. Заложив руки за спину, он первые мгновения, казалось, неподвижно стоял на месте, лишь изредка в такт музыке поводя то бровью, то острыми костистыми плечами. Но вот он прошелся по кругу, захлопал, защелкал руками и позвал жену:

— Ка-т-т-т-я!

Та тут же кинулась к цыгану, замерла перед ним, послушная и готовая сделать все, что он прикажет…

Радиолы давно уже не было слышно. Звенели, заливаясь, на столе рюмки, все щелкало, кружилось, мелькало перед глазами. Матвей опять попробовал танцевать по-своему, по-деревенски, ударяя себя по икрам, кидался играть на ложках. Но нужного звука по-прежнему не было. С досады Матвей хотел уже было затребовать у цыгана гармошку: давай — и все дела! Иначе что это за гулянка! Безделье одно, да и только! Но потом попритих, смирился: откуда тут у них может быть гармошка…

Сколько раз еще садились они за стол и вновь поднимались для танцев и плясок, сосчитать было трудно. Немного угомонились лишь в одиннадцатом часу: Maтвею, Саньке и Отару Шотовичу пора было собираться на поезд. Санька кинулся заказывать по телефону такси, но цыган остановил его:

— Зачэм обижаешь? — он схватил с вешалки уздечку, кожух и шапку и выскочил из квартиры.

Все тоже начали одеваться, путая полушубки и сапоги. Наконец кое-как с хохотом и толкотней выбрались на свежий морозный воздух.

Ждать цыгана пришлось недолго. Минут через десять он, оглушая улицу свистом и каким-то непонятным цыганским криком, подкатил на своей повозке к подъезду.

— Налетай-навались! — первым упал на нее Санька.

За ним, спотыкаясь, в обнимку и вперемешку полезли остальные.

По городу не ехали, а летели. Цыган, стоя на передке, что-то кричал на лошадь, на редких прохожих. Санька жался к Кате, а Матвей и Отар Шотович пробовали спеть «Сулико». Один раз их хотела было остановить милиция, но цыган ударил кобылу кнутом и понесся дальше, лишь помахав милиционеру шапкой.

В вагоне, уже перед самым отходом поезда, они выпили «посошок», захваченный заботливым Санькой, и расцеловались.

Поезд потихоньку начинал набирать скорость. Матвей разобрал постель, заткнул под подушку аккуратно завязанные в носовой платок заветные четыре тысячи, лег на них, — и так хорошо, так весело стало у него на душе, что ни в сказке сказать, ни пером описать….

А среди ночи Матвею приснилось, будто он уже дома. В гости к нему пришли мужики, сидят за столом, расспрашивают о Севере, какие, мол, там люди, какие дела. Матвей рассказывает, а рядом Танька, веселая такая, счастливая. Да и как ей не веселиться, не радоваться: денег теперь и на свадьбу, и на дом хватит. Хочешь — сам строй, хочешь — готовый покупай. У того же Коли Досика, например. Свадьбу они сыграют на все село. Пригласят оркестр, наймут Саньку с машиной. Пусть все видят, что Матвей для дочери ничего не жалеет.

Он обнимает Таньку и, посмеиваясь, похохатывая, начинает рассказывать про Отара Шотовича, про цыгана и даже про того неудачника с вениками.

Мужики слушают, молча курят.