Рассказ лектора

Он по-прежнему терзался моральной дилеммой, когда несколько часов спустя, в своей квартирке, Лилит объявила, что хочет вместе с ним исследовать взаимопроникновение власти, чувственности и наслаждения в тексте. На практике это означало по очереди привязывать друг друга эластичным бинтом к топчану и выкрикивать «трансгрессивные вещи», как в порнофильме. Теперь совесть Нельсона горела, как электрическая дуга. Когда пришла его очередь связывать Лилит, он скукожился и, дрожа, сел на край матраса. У Лилит тут же прорезался материнский инстинкт. Как только Нельсон ее развязал, она уложила его голову себе на колени и принялась ласково шептать, что все пустяки, и не каждому легко дается трансгрессивный эрос.

Под руководством Лилит Нельсон принялся истязать себя прозой французских авторов, чьи музыкальные именa каждый произносил по-своему: Барта, Бодрияра, Фуко[30]. Он получил зачет у профессора Эванжелина, сдав работу, которую сам не вполне понимал, пространную экзегезу па тему «Реальность лингвистична». К этому времени Лилит почти убедила Нельсона, что его феноменальное знание английской литературы — своего рода детская травма, результат фаллоцентрического стремления отца поработить его сознание. В постели она часто просила Нельсона почитать стихи и затыкала ему рот перед последней строчкой. «Прерванный речевой акт» — называла это она и смеялась над его бессилием. Тут уже Нельсон не выдерживал и кидался на нее, но эластичные бинты держали крепко.

— «В дерзанье — цель!» — выкрикивала Лилит, охаживая Нельсона хлыстом. — Раб!

Но позже, на коротком топчане, под мерное сопение Лилит, Нельсону снилось, будто профессор Галлагер бьет его по пяткам каталогом Сирса и кричит: «Это дар!» Даже но сне Нельсон знал, что слова, которым научил его отец, никакая не логоцентрическая матрица в сознании. Напротив, сама теория литературы казалась ему решеткой, сухой и хрупкой, как стекло. Он произносил нужные слона, даже в более или менее правильном порядке, но так и не понял, что в этом увлекательного.

Нельсон сломался перед самыми каникулами. В кабинете у профессора Энгельс, выбирая курсы на следующий семестр, он заплакал. Впервые Джудит оторвала рассеянный взгляд от шкафов с книгами более удачливых конкурентов и посмотрела на Нельсона. С жаром отступника, возвращающегося в лоно Церкви, Нельсон признался, что читает романы, стихи и пьесы — другими словами, литературу — ради удовольствия. Он дрожал, слезы катились по его щекам. Он сказал, что по-прежнему, каждый день, слышит отцовский голос, произносящий: «Когда, гонимый миром и судьбою[31]», и слова разливаются в его сердце рекой, струятся по жилам, как кровь. Джудит протянула ему салфетку.

— Ну и хорошо. — Она похлопала его по колену. — Кто учит вас другому?

Нельсон упомянул Лилит, которая в последнее время его избегала, и через силу выговорил фамилию Эванжелин. Джудит засмеялась и открыла ему маленькую тайну: его преподаватель литературной теории — на самом деле Бобби Эванджелайн из Луизианы, блудный отпрыск древнего каджунского[32] рода охотников за креветками.

— Читайте, что вам нравится. — Джудит закачалась на стуле, прищелкивая пальцами: — Laissez les bontemps roulez![33]

Так Нельсон узнал, что даже его преподаватели в ИГУЭ находят профессора Эванжелина — как бы это сказать — немного outré[34]. Вскоре Эванжелин свалил в престижный частный университет, и Лилит, belle guirriere Нельсона, уехала с террористом в Северную Каролину, где в должный срок родила ему тройню. Много лет после разрыва Нельсона по-прежнему преследовала картина: Monsieur et Madame Professeur en famille[35] толкают тройную коляску под неоготическими сводами — père, mère et les enfants, Roland, Jacques et Michel [36] — все пятеро бритые, в белых водолазках и твидовых пиджаках «в елочку».

Джудит Энгельс взяла Нельсона под свое крыло. Насчет чеховской героини оказалась полная чушь; вместо безнадежной любви у нее было за плечами неудачное замужество, и теперь она в одиночку растила десятилетнего гиперактивного мальчика, которого почему-то звала Подменышем. В ту их встречу она кусала ногти и плакала, потому что устала выкраивать из зарплаты младшего преподавателя на риталин, который прописал ребенку невропатолог, готовиться к лекциям и одновременно писать книгу.

— Я думала, что буду, как Лора Инголс Уайлдер[37], растить мое золотое дитя в прерии, — призналась она. — Л оказалось, что я — матерь Гренделя[38].

Вырвавшись из пут, буквальных и переносных, Нельсон лишь благодаря веселой умнице Джудит не впал к противоположную крайность — тяжелый охранительный консерватизм. Она заставила его прочесть довольно много феминистской критики и объяснила, что тут нечего бояться. Она учила его быть пробивным и гибким, не поступаясь научной честностью. Благодарный Нельсон сидел вечерами с Подменышем, который при первой же встрече огрел его по затылку железным грузовиком. Нельсон, настроенный ни на что не обижаться, улыбнулся, потер шишку и сказал: «Молодец, крепкая рука».