Рассказ о брате (сборник)

— Но мне совсем не нравится, приходишь домой — а тут, извольте, полно незваных гостей.

— Со стороны послушать — подумают, Бонни без нас тут вечеринки закатывает. В конце концов, девушка идет с нами на обед. Ты что, не желаешь идти?

— Я желаю. И уже, между прочим, как видишь, собираюсь. Мне просто не нравится, как Бонни тут распоряжается. У нас не гостиница.

— Чем же он так провинился? Что тебя задело?

Она промолчала. Я вытащил костюм, рубашку, галстук и пошел следом за ней в ванную. Наткнувшись на запертую дверь, ругнулся, но тут же вспомнил: все-таки мы в доме не одни. Дверь рядом с ванной открыта. Тут мой кабинет. Эйлина предпочитает заниматься в гостиной, пристроив тетрадь на колене. К тому же все-таки это я замахиваюсь на сочинительство, которое, как известно, требует тишины и уединения. «Замахиваюсь», — по — другому и не назовешь мои потуги на творчество, признавался я себе.

Мне казалось, стан сочинителей делается все многолюднее. Обладая достаточной восприимчивостью, многие стараются передать на бумаге, что означает быть человеком. Но я очень четко понимал разницу между зудом случайного порыва и нераздельной отдачей творчеству, требующей регулярного упорного труда в единоборстве между словом и чистым листом бумаги.

На столе у меня грудилась стопка школьных сочинений, к понедельнику я должен был их проверить и выставить оценки. Рассеянно пролистав верхнее, я сдвинул стопку в сторону. В колонке лопотала вода. Шаги по лестнице, поднимается кто-то. Ага, Юнис. Она торкнулась в запертую дверь ванной и, обернувшись, увидела меня.

— Занято, — констатировал я.

— Потерпим. — Едва войдя, девушка остановилась у порога.

— Хотите, подождите тут. Передо мной войдете.

Ну вот, тут же спохватился я, поощрил остаться, а Эйлина, увидев ее тут, пожалуй, разозлится еще больше.

— А могу покричать вам, как освободится.

— Да ну, подожду. Если не мешаю.

— Нет, нет, пожалуйста.

Она подошла к столу, оглядела комнату: книжные полки, бюро, плакаты, гравюры и фотографии на стенах.

— Славненькая берлога.

— Да, ничего. Устраивался с прицелом — все должно служить неослабному творческому горению.

— О?

Но я же ее наставник! Одно дело признавать недостатки наедине с собой, и совсем другое — поверять их ученице.

— Главная беда — нет времени, — выдвинул я самое хилое из оправданий.

— Боюсь, это всегдашняя наша отговорка, — она взялась за журнал. На обложке пухлогубая красотка возлежала на шелковых подушках, одна грудь обнажена, рука прикрывает живот. Внутри была подобная фотография, но рука уже ничего не прикрывала. — Что-то ничего творческого тут не проглядывается, — вывела Юнис.

— Напиши вы рассказ, а не поэму, пожалуй, сумели б продать в этот журнал.

— Вправду так считаете? — Она пустила страницы веером.

— Да нет. Разве что десяток лет назад. Но смерть эвфемизмов положила конец литературной отделке произведений.

Юнис задержалась на страничке прозы.

— А, понятно, про что вы. Теперь слова пишут, не задумываясь, лишь бы слова. И повторяют и повторяют их, аж с души воротит.

— Случайный набор самого примитивного свойства. Как у вас подвигается с Бонни?

— Ему не мешает многому поучиться. Похоже, с интеллигентными женщинами ему не приходилось общаться.

— Да, тут вы в чем-то правы.

Мне стало неловко. Не из-за журнала, его Юнис уже отложила, а потому, что не подыскивалась тема для досужей болтовни. А темы растерялись оттого, что я не желал ее присутствия здесь, не хотел, чтобы ее отпечаток ложился на окружающее. Кабинет не достояние общественности. Следующий раз на занятиях она будет воображать меня в этой обстановке, знать, что окружает меня в минуту самых моих сокровенных размышлений. А то еще примется строить догадки, почему это я сам не сотворю чего-то значительного, а только их подстегиваю — творите, да еще и деньги за поучение беру.

— Вот эта мне нравится, — она показала на небольшую акварель напротив стола. Двор фабрики, лебедка, и двое мужчин возятся с мешками шерсти.

— Местный художник, — просветил я ее.

Подойдя поближе, Юнис стала скрупулезно изучать акварель с разных точек, прилаживая то так, то сяк очки.

— Хм… да.

Дверь ванны отворилась, появилась Эйлина, окликая:

— Гордон?

— Тут я.

— Ванна в твоем распоряжении, — она вошла. Настроение ее, похоже, переменилось, словно водой смыло и раздраженность. Она заметила журнал.

— Ну а как тебе дефекты женщины в натуре? — она взмахнула тонким шелковым халатиком, купленным ею в магазине «Помощь нуждающимся» еще до нашей женитьбы. Уперев руки в бедра, Эйлина вздернула плечо, выставив напоказ трусики, чулки на резинках и розовую грудь. И тут увидела Юнис.

— Ах! — Она запахнулась.

— Жду, пока освободится уборная, — сообщила Юнис.

— Так ступайте скорее, не то Гордон опередит.

У Юнис шевельнулись в улыбке губы, и она, миновав Эйлину, вышла.

— Господи! — выдохнула Эйлина, когда дверь ванны закрылась.

Я залился краской не хуже ее.

— Прости, так уж получилось.

— Да ну к черту!

— Лин, чего ты заводишься? — успокаивал я. — Ну подумаешь! Ну что особенного?