Рассказ о брате (сборник)

— Чего уж ты, Эйлина! Взрослый поди, — попеняла мать. — Голодный ходит, сам и виноват, — но это она подлаживалась к Эйлине, сама же придерживалась других правил. Мать твердо верила, что мужа надлежит кормить регулярно, досыта, и забота эта целиком лежит на женщине. Заповедь эту может нарушить только болезнь хозяйки.

— Ни к чему принимать чересчур близко к сердцу чужие беды, — продолжала она. — Конечно, как не посочувствовать. Но незачем забирать себе в голову. Пособить-то все равно не можем ничем.

— Что он за человек был, Гордон? — осведомился отец.

— Жену колотил. Мало тебе? Заметь себе, некоторые женщины… — разошлась мать.

— Да, вот на тебя бы кто с кулаками, не позавидуешь тому, — сказал отец.

— Не все женщины одинаковы. Помнишь, как Кристинин муж орал на нее? Каждую субботу. Он пропадает в одной пивной, она засядет в другой, а как сойдутся вечером дома, так он, бывало, лупцует ее до синяков.

— Кто она была-то? Потаскушка.

— Верно. Но она запросто и сдачи давала. Лягалась, кусалась, царапалась. Однако, что причитается, все едино сполна получала. Самое чудное, как эта парочка липла друг к дружке. Словно врозь им невмоготу. Гордон, да ты ж помнишь Кристину Линфорд? Через два дома от нас жили.

— Помню. Тощая — претощая, вечно кашляла, волосы рыжие, крашенные хной. Известна мне была и ее дурная слава. На меня она ни разу и мельком не глянула, я в толк не мог взять, чем уж эта бабенка так завлекательна. Разве что некоторых мужчин соблазняет именно доступность.

— Как-то в субботу он ей нос расквасил, — продолжала мать. — Кровь на всем — на юбке, на блузке, на жакете. Откуда я знаю? Она меня зазвала к себе — показывала. Только ты, Эйлина, не подумай, что я у них часто гостевала. Вот уж нет. Но ведь как откажешься, раз сама зовет? У нее оказалось прибрано. Прямо на удивление. Я-то думала, у них кавардак. Но запахи — с души воротит. Капитально-то небось не прибиралась никогда. Напоказ только. Что она грязнуха, я догадывалась. На веревке у нее нижнего белья по пятницам мотается — две- три пестреньких тряпицы. Потом они в Брэдфорд куда-то перекочевали. До сих пор небось живут по — прежнему.

— И к чему ты нам все это рассказывала? — поинтересовался я, когда мать со смешком закончила.

— К тому, что всяко бывает. Надо жить своей жизнью и не принимать близко к сердцу все подряд.

— Пойду чай заварю, — Эйлина вышла.

— Не говорил Бонни — надолго сюда? — спросил отец.

— Ничего не говорил.

— Планы у него какие, по — твоему?

— Думаю, сам не знает. Вроде бы и бросить охота все к чертям, но и жить без футбола невмоготу.

— Разбаловался он, — вставила мать. — Испортился до самого нутра.

— Между прочим, мне уже оскомину набило заниматься им, — процедил я.

— Гордон! Он брат тебе, — укорила мать.

— Ну и что! Я ему даю пристанище уже три дня. Чего ж еще? Его жизнь за него прожить я не могу. Мне своих неприятностей хватает.

— Каких это?

Вот так ляпнул. Теперь мать вцепилась в меня пристальным взглядом.

— Ну ты что ж, думаешь, моя работа так, пустячки?

— У тебя что, Гордон, в школе неприятности?

Боже! Как она буквально толкует каждое слово.

— Да так, мелочи.

— А с Эйлиной у вас нет раздора?

— Да нет, мать. С Эйлиной у нас все хорошо. Хотел только сказать, что и у меня возникают проблемы и трудности, но я стараюсь разрешить их самостоятельно, не поднимая шума и гама. И работу свою я считаю поважнее, чем пинать надутый кожаный пузырь на потеху тысячам зевак, добрая половина из которых недоумки, и мы только вчера — помоги нам боже! — пытались вдолбить им начатки знаний и внушить хоть какие-то понятия о моральных ценностях!

— И какие же такие моральные ценности ты усматриваешь в очередях за пособиями по безработице? — спокойно спросил отец. — Да и у большинства людей жизнь унылая, серая. Вот и тянет малость встряхнуться: не сами, так хоть на других поглядеть — вон ведь что ребята на поле откалывают.

— Так что же винить болельщиков? Их злость на своих кумиров понятна. Губят футбол, не желая из-за своей заносчивости придерживаться установленных правил.

Отец молчал. Мать поглядывала то на него, то на меня.

— Ты выложил эти соображения Боини?

— Вы рассорились, да? — забеспокоилась мать.

— Да нет же! Ничего я ему не выкладывал.

— А может, надо бы. В самый бы раз пора, — решил отец.

— В газетах ему столько всего наговорили…

— Оно верно. А вот из близких бы кто.

— Интересно, кто ж это по нынешним временам близок Бонни?

— Гордон, а вы-то разве не друзья? — всполошилась Мать.

— Мать, ну что ты, ей — богу, в каждое слово вгрызаешься?

— Что, спросить нельзя?

— Мы с Бонни ладим великолепно. Но разве отсюда непременно следует, что я понимаю его? Черт возьми, откуда ж мне знать, какой у него конек? Спроси меня десяток лет назад, я б не задумался: его пружина — честолюбие, фанатическое стремление стать непревзойденным. Он своего добился. А сейчас?.. Не знаю. Может, мечтает торговать рыбой с картошкой.

— Да, сынок, я вот тебя знаю, — произнес отец, — а кто другой подумал бы — удар ниже пояса.