Рассказ о брате (сборник)

— Я уж здешние рестораны подзабыл. Придумайте с Эйлиной сами. Юнис согласилась пойти четвертой.

— А где вчера с ней развлекались?

— В киношку смотались. Потом купили рыбы, картошки — и к ней.

— Хм — м. Ну как, следует девушка заветам своей поэзии?

— Ой, малыш! Ну и воображение у тебя. Может, думаешь, им всем нужен только секс, так нет. Некоторым, нравится, когда их любят за их душу.

— Один — ноль в твою пользу.

— И вообще поначалу все они обожают, чтоб любили их не иначе как за душу.

— Наверное, порой это трудно дается. Между прочим, ты ночью разбудил наших соседей.

— Да ведь вы с Эйлиной не проснулись, а?

— Нет. Видно, спали крепко.

— Как Эйлина? В норме?

— А что?

— Мне показалось, она немножко сегодня, э… ну как сказать — немножко не в себе.

— Развеяться нужно. Кончу вот косить, и поедем.

Он вызвался докосить за меня, но я отказался — мне самому нравится, и он ушел в дом, а я опять пронес «флаймо» над его машиной к островку травы за домом. Вскоре мы уехали, а он остался сидеть на кухне, приглядывая за жарившимися сосисками и жуя кукурузные хлопья.

— Прогулка с этой девушкой пошла ему на пользу, — заметила Эйлина в машине.

— Что-то такое ему, конечно, требовалось.

— Как она? Похожа на свою героиню?

Я расхохотался.

— Ну уж этого не могу тебе сказать. Я тоже спросил у Бонни, а он ответил, что у меня дурное воображение.

— А ты как? Находишь ее сексуально привлекательной?

— Я тебя нахожу сексуально привлекательной.

— Ну брось, — отмахнулась она. — Признайся честно. Я ж не к тому, что ты примешься обхаживать ее.

— Ну, с тех пор, как она переменила облик — пожалуй, что да.

— А как человек она нравится?

— Вот это уже совсем другое. Нет. Не особенно.

— Почему?

— У меня сложилось впечатление, что она чересчур сосредоточена на себе, пожалуй, даже отъявленная эгоистка. И думаю, в душе Юнис наша совершенно бесчувственная.

— Значит, Бонни ей как раз под стать.

— Ты что, считаешь, Бонни бесчувственный?

— Никогда не сомневалась, что для него на свете существует лишь один человек — он сам.

— Интересно. А доказательства тому? Они у тебя есть?

— Чувство такое, и все.

Мне вспомнилась Фрэнсис. Эйлина не знает про Фрэнсис и Бонни. Парень бросает девушку. Усугубляется ли его вина, если девушка потом погибает в автомобильной катастрофе и к тому же выясняется, что она беременна? Человек ударяет другого, незнакомого. Усугубляется ли его вина, если незнакомца настигает сердечный приступ?

— Люди винят Бонни, что он сделался чванлив, едва начался его взлет. Едва только знатоки распознали его талант. Что и говорить, талант отличает его, ставит особняком. Бонни нетерпим ко всем, кому не дано подняться до его уровня, но кто все-таки берется о нем рассуждать.

— То есть ты хочешь сказать, что понять его не в состоянии никто?

— Мы не в состоянии разглядеть все грани осложнений, возникающих в жизни человека талантливого. Понять, какие тиски его зажимают.

Она промолчала, может, оттого, что не хотела покушаться на мою братскую преданность.

— Смотри-ка, — указала Эйлина, — ломают.

Фабрика, мимо которой мы проезжали, была уже почти вконец разрушена, уцелели только стены. В проемах окон синело небо, на земле громоздились груды кирпича. Строение, возведенное с расчетом на века. Его снос меньше чем через сто лет — очередной удар по текстильным городкам, быстро теряющим свою неповторимость. С появлением синтетического волокна и дешевого импорта в городках свертывались промышленные цехи, и сокращалось количество рабочих рук, требуемых для станков. «Добьемся десятичасового рабочего дня! Добьемся! Добьемся!» — скандировали когда-то жители этих долин. А в наследство им досталось автоматизированное производство и безликие типовые блочные универсамы, куда в огромных контейнерах доставляются «удобные блюда» — замороженные и консервированные продукты, непременный ассортимент.

Да… В захолустном Хауорте в том году, когда был наконец принят законопроект о десятичасовом рабочем дне, когда опубликовали «Джен Эйр», по главной улице пролегала открытая сточная канава: загрязненная вода служила каждодневно для питья, а средняя продолжительность жизни равнялась двадцати девяти годам. Срок жизни Анны Бронте подошел под этот показатель, словно бы специально отмеряли. За год до этого на ее руках умерла сестра Эмилия — в тридцать лет. Шарлотта, которой довелось принимать сестер в этот мир и провожать их из него, дотянула до тридцати девяти.