Рассказ о брате (сборник)

— Ладно тебе, что дашь, то и съем. — Выйдя из кухни, Бонни поднялся по лестнице.

Из его комнаты донеслось невнятное бормотание. Наверное, переодевается. Интересно, Юнис уже встала или еще в постели? Голая под простынями. Я выпил чай стоя, посматривая на телефон, точно ожидая, что аппарат вот — вот разразится призывным звоном.

Когда я жарил и парил, на кухню вошла Юнис, одетая.

— Вам помочь?

— Можно на стол накрывать, — я показал ей, где что. — Как спалось?

— Отлично. Хотя кошмаров навидалась досыта.

— Я тоже. Нортон умер. Сейчас по телефону сказали.

— А ее нашли?

— Как будто да.

Юнис стояла у выдвинутого ящика, доставая ножи и вилки. Я потянулся через нее за лопаточкой, рукой опершись о ее плечо. Девушка словно чуть прильнула, точно соглашаясь на предлагаемое объятие, и, обернувшись, взглянула на меня. Я отступил назад.

— Пожалуйста, присмотрите тут минутку за всем хозяйством, я сбегаю к Эйлине. Тарелки в духовке, нагреваются. Яичницу начну жарить, когда все усядутся.

Я помчался наверх.

— Эйлина, завтрак готов. А ты и чай не выпила?

— Бедная женщина, — проговорила Эйлина и прикрыла глаза. По ее щекам поползли слезы.

— Не сосредоточивайся на этом, милая. Не надо. Присмотрят за ней.

— То есть упрячут куда подальше. Когда уже ничего не поправить.

— Слушай, звонили из газеты. На этот раз их, похоже, не проведешь. Так что предвидится суматоха. Хочешь, сюда тебе завтрак притащу? Отсидишься в сторонке, а?

— Нортон умер, да?

— Да. — Я не узнавал ее. Такое впечатление, словно она на грани забытья. — Так принести завтрак? Будешь есть?

— Пока ничего не хочется.

Отвернувшись, Эйлина натянула одеяло на голову, точно отгораживаясь от всего.

Я забрал остывший чай и снова поспешил вниз.

— Воскресных газет не получаешь? — осведомился Бонни за завтраком.

По воскресеньям киоскер, которому мы заказываем ежедневную газету и журналы, не приходит. И обычно после завтрака я отправлялся за прессой в магазинчик на главную улицу. Понятно, так обходилось дороже — роскошную воскресную заказывал бы всего одну, а перед разноцветьем обложек на прилавке я пасовал и частенько покупал две, да заодно еще и массовую, какой соблазнялся глаз. Случалось, из массовой я вырезал занимательный очерк о нравах человеческих — как вероятный сюжет для рассказа или романа. Где‑то я вычитал, что Чехов почерпнул множество сюжетов из бульварных газет. Моя папка распухла от вырезок, время от времени я их просматривал. Но энтузиазма приняться за что‑то все недоставало.

Я был не прочь глотнуть свежего воздуха, да ведь неминуемо атакуют расспросами соседи, алчущие кровавых деталей ночного происшествия.

— Так на машине, — предложил Бонни. — Или того проще — объясни где, сам сгоняю. А ты тут удерживай крепость.

— Слетай, — я объяснил, куда и что.

— Тебе какие взять?

— «Санди Таймс», «Обсервер», ну и все, что приглянется. Деньги у меня наверху, — я был еще в пижаме, — вернешься, расплачусь.

— А! Угощаю! — отмахнулся Бонни.

Он уехал, а я поднялся наверх переодеться. Юнис осталась убирать со стола. Я зашел в спальню за одеждой. Окна зашторены. Раздвинув занавески, я выглянул во двор. На улицу вползала машина без всяких надписей. Водитель — огромный детина в плаще, в мягкой шляпе — направился к полицейскому. Тот, едва завидев его, мигом выпрыгнул из машины. Они обменялись несколькими словами, и детина двинулся к Нортонам. Зазвонил телефон. Я не стал подходить. Взяв одежду, закрылся в ванной, стараясь не беспокоить Эйлину.

Душ я принял накануне — умиротворяя Эйлину, поэтому сейчас только умылся и побрился, тщательно обводя края бородки. Натянул свой привычный воскресный наряд — свитер и свободные брюки. Раздумывая обо всем на свете, я не суетился.

Когда сошел вниз, Юнис уже все перемыла. Даже надраила пластиковые покрытия.

— Не знаю только, куда что поставить.

— И так все великолепно. Спасибо.

До чего ж легко прибираться на обочине чужой жизни. Спорить могу, что в собственной квартире у нее как и хлеву.

— Опять звонили.

— Слышал. Забыл предупредить — подходить не надо.

— Да я и не стала.

Растопырив пальцы, она шлифовала ногти большим пальцем другой руки. Непонятно, откуда вдруг внезапная забота о внешности. Может, подумалось мне, такова и есть ее истинная сущность? Возможно, на семинары она являлась в наряде, какой, по ее мнению, подобает настоящей писательнице? Вот ведь театральный режиссер заявил в интервью, что, приди он на репетицию в галстуке, никто из актеров просто — напросто не воспримет его всерьез. Я поймал себя на том, что снова таращусь на гостью.

— Ну как Эйлина?

— Спит.

— Любит поваляться по воскресеньям?

— Иногда не прочь.

— Та вчерашняя женщина нагнала на нее тоску.

— Да. Все так непонятно… и огорчительно.

— Признаться, я до сих пор не могу до конца поверить.

— Да, верится с трудом.

— У соседей кутерьма еще вовсю.

— Угу. А нас в одиннадцать навестит репортер.

— Знаю. Ему ведь нужен только Бонни?

— Точно. Какие планы на сегодня?

— Обычно по воскресеньям я стираю, прибираюсь в квартире, а потом сажусь писать.

— Одиноко вам?

— Нет, у меня друзей навалом. Но воскресенья целиком мои.

— А мы нарушили распорядок.