Рассказ о брате

Джек развалился на стуле. Поверх края кружки он посматривал на Лейзенби, на меня, и в глазах у него плясало озорство.

— Ну…

— А что, ощущается острая необходимость в подобных сценах? — незамедлительно встрял Лейзенби. — Только до такого и может возвыситься сегодняшняя поэзия? Извращения и распутство?

— Чего это вы? — вступила в бой Юнис.

Я успокаивающе тронул девушку за руку и повернулся к Лейзенби, немало удивясь его смекалке — вмиг схватил суть.

— Видите ли, мистер Лейзенби, Юнис воспользовалась таким приемом для создания чрезвычайно красноречивого образа. По моему мнению, ее стихи — проницательный очерк природы чувств семидесятых: мужчина и женщина, будучи едва знакомы, могут находиться в отношениях самых интимных, а в результате оказываются в положении робких чужаков, нащупывающих путь вслепую, когда приходится вести разговор о самом обыденном.

— Ну знаете ли! Не все живут на такой лад! — возразил Лейзенби, губы его сомкнулись в ниточку.

— Может, поэма Юнис — предостережение: люди не должны жить так.

— Чего тут предостерегать. И так ясно.

— По крайней мере предпринята честная попытка обнажить реальную ситуацию. И возможно, как отражение мира в наше время эта поэма значительнее, нежели сентенции, которыми нафаршированы ваши повести.

— К примеру?

Ладно, начавши, можно и до конца высказаться. Хоть предпочел бы разносить прозу Лейзенби без свидетелей, а уж тем более этих — они непременно примут мою сторону.

— Истины, о которых вы вещаете, вместо того чтобы взглянуть на факт непредвзято и честно, описать его увлекательно, конкретно, оставляя читателю возможность самому прочувствовать и вынести нравственный и эмоциональный урок. Вы же наводняете повести абстрактными концепциями в расчете, что читатель послушно прореагирует, как должно.

— И какие это концепции вы критикуете?

— Ваши концепции о чести, истине, правосудии, мужестве, верности, любви, боге и даже о справедливости и несправедливости.

— Их смысл известен всем.

— Нет, мистер Лейзенби. Совсем нет. Вы в них усматриваете некий смысл, но нельзя же автоматически выводить, что их равнозначно воспринимают все остальные. Это не абсолютные истины, они утратили свою однозначность.

— Тем хуже! Как я и говорил, нынешний мир не ведает норм!

— Когда люди не принимают ваших норм, — жарко заспорила Юнис, — это не означает, что для них не существует вообще никаких ценностей.

— Стоит оглянуться вокруг — и ответ напрашивается сам собой, — парировал Лейзенби.

Тут наконец втянулся и Джек.

— Приятель, не мы создали этот мир!

— Прошу прощения, — Лейзенби язвительно хохотнул, — на себя ответственности не принимаю!

— Империю построили вы, — нажимал Джек, — а от ответственности за последствия стараетесь увильнуть?

— Но не я разбазарил империю!

— Где там! Конечно! Уж вы‑то сражались за нее до последней капли крови — не своей.

— Помнится, доводилось мне и собственную проливать. Ради того, чтобы в мире жилось безопаснее вам подобным, — деревянно выговорил Лейзенби.

— Не стоит воспринимать каждое слово так уж лично, — заметила Юнис.

— Неужто? Стало быть, я безнадежно старомоден, потому что по — прежнему воспринимаю оскорбления лично. — Лейзенби допил пиво и стал копошиться с пуговицами на плаще реглане.

— Извините, мистер Лейзенби, я не собирался так поворачивать разговор, но отчасти виноваты и вы сами, взявшись критиковать поэму Юнис, даже не прочитав ее. — Мне хотелось его успокоить.

— И читать незачем. Не хочу и не собираюсь.

— Вас никто и не просит, будьте спокойны! — вспыхнула Юнис.

— Что ж… — Лейзенби встал. — Оставляю вас вести гм… литературные беседы. — Он коротко кивнул мне. Доброй ночи.

— Старый олух, — ругнулся Джек, когда Лейзенби вскинув голову, зашагал к выходу.

— Нет, — возразил я, — на свой лад Лейзенби образец добропорядочности, честный гражданин. Монолит. Но чтоб из него получился писатель, его требуется разобрать на детали и смонтировать заново. А кто я такой, чтоб на такое отважиться? Даже если, предположим, он дозволит? — Я взглянул на часы. — Боже! А время‑то бежит!

— Притащу еще по кружечке, — поднялся Джек.

— Нет, Джек, мне половинку. Пора сматывать удочки.

— Слушайте, а Бонни Тейлор, футболист, вам случайно не брат? — осведомилась Юнис, когда Джек отошел к стойке.

— Угадали.

— Мне это вдруг сегодня подумалось, когда вы стали проводить аналогию между футболистами и писателями.

— Бонни — великий футболист. Всем ясно, что он великий, и ему воздается. С писателями все по — другому, вот что я хотел сказать.

— Но слава что‑то не идет ему впрок? Верно?

— Верно.

— Извините, что влезаю не в свои дела.

— Грехи Бонни общеизвестны.

— Вот чью жизнь соблазнительно взять сюжетом.

— Да об него и так уж все перья обломали.

— Но по верхам. Копнуть бы поглубже. Написать бы подробную биографию. Или даже настоящий роман.

— Хм… Наверное, потребуется таланту не меньше, чем у него, чтобы получилось.

Подоспел Джек с пивом.

— Слушайте, Джек, я через минуту испаряюсь. Но все‑таки про ваш сценарий.

— Да?

Я извлек из папки лохматую пачку машинописных листков.