Рассказ паломника о своей жизни

Однако по наступлении следующего воскресенья, когда надлежало идти исповедоваться, он, привыкши весьма подробно говорить своему духовнику обо всём, что делал, сказал ему и о том, что всю эту неделю ничего не ел. Духовник велел ему нарушить это воздержание; и, хотя силы всё ещё не покинули его, он повиновался духовнику. В тот день, равно как и в следующий, он чувствовал себя свободным от сомнений. Но на третий день, то есть но вторник, во время молитвы он стал припоминать грехи. И тут словно что-то стало нанизываться на нить, одно за другим: он мысленно переходил от одного прошлого греха к другому, и ему казалось, что он должен исповедоваться в них ещё раз. Но, когда эти мысли закончились, он испытал отвращение к той жизни, которую вёл, а также побуждение оставить её: так Господь пожелал, чтобы он пробудился, словно ото сна.

И тогда, поскольку у него уже был известный опыт разнообразия духов благодаря тем урокам, которые преподал ему Бог, он начал размышлять о том, с помощью каких средств пришёл этот дух, и тут принял весьма ясное решение: не исповедоваться более ни в чём из прошедшего. И впредь, начиная с того дня, он стал свободен от этих сомнений, считая вполне очевидным, что это Господь наш пожелал освободить его по милосердию Своему.

26. Сверх своих семи часов молитвы, он был занят также помощью в делах духовных неким душам, приходившим, чтобы отыскать его, а всю прочую часть дня, когда он был свободен, отдавал мыслям о Божественном, смотря по тому, о чём он в тот день размышлял или читал. Но, когда он отправлялся прилечь, его часто посещали великие «известия» («noticias»), великие духовные утешения, заставлявшие его терять немалую часть времени, отведённого им на сон (а такового было немного). Тогда, призадумавшись над этим несколько раз, он пришёл к следующей мысли: ведь у него и так уже столько времени было отведено для бесед с Богом, а кроме того — ещё и остаток дня; потому он начал сомневаться, что «известия» эти исходят от благого духа, и в конце концов решил для себя, что лучше будет забыть о них и спать в отведённый <для этого> срок. Так он и поступил.

27. Он по-прежнему воздерживался от вкушения мяса и был настолько твёрд в этом решении, что никоим образом не думал его менять. Но однажды утром, когда он поднялся с постели, прямо перед ним появилось мясное блюдо, как будто он видел его телесными очами, хотя ни малейшего желания этому не предшествовало. Тут же к нему пришла твёрдая готовность впредь есть мясо. И, хотя он помнил о своём прежнем намерении, усомниться в происшедшем он не мог, и лишь решил, что ему нужно есть мясо. Когда затем он рассказал об этом своему духовнику, духовник велел ему задуматься над тем, не было ли это, случайно, искушением

Сверх своих семи часов молитвы, он был занят также помощью в делах духовных неким душам, приходившим, чтобы отыскать его (§ 26).

В это время Бог обращался с ним точно так же, как школьный учитель обращается с ребёнком, его наставляя (§ 27).

Однако он, обдумав всё хорошенько, не испытал ни малейшего сомнения [62].

В это время Бог обращался с ним точно так же, как школьный учитель обращается с ребёнком, его наставляя. То ли так было из-за его неотёсанности и умственной неповоротливости, то ли потому, что некому было его наставить, то ли из-за данной ему Самим Богом твёрдой воли служить Ему — только он и в то время, и впоследствии всегда уверенно считал, что Бог обращался с ним имении так. Более того: если бы он усомнился в этом, то подумал бы, что оскорбляет Его Божественное Величество.

Кое-что из этого можно увидеть по следующим пяти пунктам.

28. Первое. Он с крайним благоговением почитал Пресвятую Троицу и потому каждый день молился трём Лицам по отдельности [63]. И вот, когда он молился Пресвятой Троице также <как единому целому>, ему пришло на ум, что он, похоже, обращает к Троице четыре молитвы. Но эта мысль не доставила ему никаких (или почти никаких) затруднений, словно нечто маловажное.

А однажды, когда он читал Часы Богородицы на ступенях того же монастыря, ум его стал возноситься ввысь, и он словно бы узрел Пресвятую Троицу в виде фигуры из трёх клавиш, и при этом так плакал и рыдал, что не мог с собою совладать. Шествуя тем же утром в процессии, вышедшей оттуда, он не сумел сдержать слёз вплоть до обеденного часа, а после обеда не мог остановиться, говоря только о Пресвятой Троице, причём со множеством весьма разнообразных сравнений, с великим удовольствием и утешением, так что на всю жизнь у него сохранилось это впечатление от чувства великого благоговения при молитве Пресвятой Троице.