Расскажи, как живешь

Тем временем Кочка и Мак лихорадочно заканчивают зарисовки и дни напролет торчат на городище, снимая план древней застройки. Полковник просиживает до поздней ночи над классификацией и атрибуцией оставшихся находок. Я ему помогаю, и мы яростно спорим по поводу наименования предметов.

– Голова лошади, стеатит, три сантиметра, – говорит полковник.

Я. Еще чего! Это голова барана!

Полковник. Ничего подобного. Вон уздечка!

Я. Это же рог!

Полковник. Эй, Мак, что это, по-твоему?

Мак. Это газель.

Полковник. Кочка, это кто?

Я. Это баран!

Кочка. Вылитый верблюд.

Макс. В тот период не было верблюдов. Верблюд – это современное домашнее животное.

Полковник. Ну, а вы, Макс, как бы это назвали?

Макс. Стилизованный букраниум!

Продолжая примерно в том же духе, переходим к загадочным маленьким амулетам, похожим на человеческие почки, а напоследок к вовсе уже непонятным, каким-то двусмысленным штуковинам, которым присваиваем условное наименование «предмет культа».

Я проявляю и печатаю снимки: приходится заниматься этим часов в шесть утра – потом становится чересчур жарко и вода слишком нагревается.

Наши рабочие один за другим покидают нас.

– Время урожая, хваджа. Надо идти.

Цветы давно отцвели и съедены пасущимся скотом. Наш телль стал тускло-желтым. Вокруг, на равнине, спелая пшеница и ячмень. Урожай в этом году на славу.

Настает роковой день. Мосье Дюнан с супругой должны прибыть к вечеру. Они наши старые друзья, мы навещали их в Библосе по пути в Бейрут. К встрече гостей готовится грандиозный (по нашим понятиям!) обед. Хийю искупали. Макс бросает последний страдальческий взгляд на честно поделенные находки, разложенные на длинных столах для обозрения.

– Не знаю, по-моему, я все уравновесил, – говорит он. – Если мы теряем этот прелестный маленький амулет «голова лошади» и уникальную цилиндрическую печать (потрясающая вещь!), то берем себе шагарскую мадонну и амулет в виде обоюдоострого топора, ну, и вон тот изумительный резной сосуд… Но, с другой стороны, у них останется тот расписной керамический сосуд раннего периода!

О черт, сколько можно… Вот все вы, что бы выбрали?

Из сострадания мы наотрез отказываемся продолжать эту пытку и говорим, что не можем выбрать. Макс удрученно бормочет, что у Дюнана хороший глаз.

– Уж он-то не прогадает!

Мы уводим его прочь из комнаты.

Наступил вечер – Дюнанов все нет.

– Что с ними могло случиться? – размышляет Макс. – Разумеется, как нормальные люди они медленнее, чем девяносто миль в час, не ездят. Надеюсь» они не попали в аварию.

Десять часов. Одиннадцать. Никого. Макс волнуется, что Дюнаны поехали в Брак вместо Шагара.

– Да нет, они знают, что мы сейчас здесь.

В полночь мы, не выдержав, ложимся спать. Здесь не принято ездить по темноте.

Но через пару часов слышим шум мотора. Мальчишки выбегают и радостно орут:

– Прибыли!

Мы выскакиваем из постелей, натягиваем на себя что попало и бежим в гостиную. Это Дюнаны, они действительно поехали в Брак. Уезжая из Хассече, они спросили, «где идут раскопки», и один из землекопов, работающих у нас в Браке, туда их и направил. По пути они заблудились и долго искали дорогу. В Браке им сказали, что мы все здесь, в Шагаре, и дали проводника. Они проездили весь день, но вид у них веселый и бодрый.

– Вы должны поесть, – заявляет Макс.

Мадам Дюнан говорит, что это вовсе не обязательно.

Впрочем, бокал вина с печеньем не помешают.

И в этот миг появляется Мансур, за ним Субри: они тащат обед из четырех блюд! Как здешним слугам удаются подобные чудеса – не представляю! Выясняется, что наши гости целый день ничего не ели и очень проголодались. Мы пируем почти всю ночь, а Мансур и Субри, сияя, нам прислуживают.

Когда мы наконец отправляемся спать, Макс мечтательным голосом сонно бормочет, что хотел бы взять Мансура и Субри с собой в Англию.

– Они бы нам очень пригодились.

Я соглашаюсь, что Субри я бы взяла. И тут же представляю, как он будет смотреться среди английской прислуги – в масляном пуловере, с его огромным кинжалом, с небритым подбородком, с его громовым смехом, разносящимся эхом по всем комнатам. А что только он не вытирает чайным полотенцем!

Слуги на Востоке напоминают мне джиннов Неведомо откуда являются именно в момент нашего приезда. И как они о нем узнают? Мы ничего не сообщаем о сроках, но вот мы прибыли – и нас встречает Димитрий. Он пришел пешком с побережья, чтобы быть на месте, когда мы появимся.

– Как ты узнал, что мы едем?

– Все знают, что в этом году снова будут копать. – И добавляет несмело:

– Это очень хорошо. Мне надо помогать семье. У меня два брата, у одного восемь детей, у другого десять. Они много едят. Надо зарабатывать на еду. На раскопках заработок хороший. Я сказал жене брата: «Бог милостив. В этом году голодать не будем. Хваджи снова приезжают копать!»

Димитрий смиренно удаляется на свою кухню, сверкая цветастыми штанами. Рядом с его добрым задумчивым лицом меркнет даже материнская улыбка Мадонны из Шагара. Он любит щенков, котят и детей. Единственный из слуг, кто никогда ни с кем не ссорится, это Димитрий. У него даже нет собственного ножа, если не считать кухонных.