Расскажи, как живешь

Из Алеппо едем в Рас-Шамру, Рождество проводим с друзьями — профессором и мадам Шеффер и с их прелестными детьми. Рас-Шамра — само очарование, это синяя бухта, отороченная белым песчаным пляжем и невысокими белыми скалами. Рождество проходит чудесно. Обещаем в следующем году приехать снова. Но чувство какой-то смутной тревоги нарастает. Мы прощаемся:

— До встречи в Париже!

Увы, Париж, если бы ты знал!

На этот раз плывем из Бейрута на корабле. Я стою у борта. Как они прелестны, этот берег и эти голубые Ливанские горы, вздымающиеся вдалеке! Ничто не омрачает романтической красоты пейзажа, и настроение у меня поэтическое, почти сентиментальное.

Внезапно я слышу отнюдь не романтичный гвалт — это кричат матросы на палубе грузового судна, мимо которого мы как раз проплываем. Портовый кран уронил груз в воду, контейнер раскрылся…

И вот на волнах качаются сотни сидений для унитаза!

Макс подходит и спрашивает, что за шум. Я показываю на воду и сетую, что мое поэтическое настроение, навеянное расставанием, разбилось о прозу жизни.

Макс признается, что никогда не предполагал, что мы отправляем на Восток столько стульчаков. Вряд ли тут найдется такое количество унитазов! Я молчу, и он спрашивает, о чем я думаю.

А я вспоминаю, как наш плотник в Амуде выставил у крыльца мой стульчак — как раз когда к нам в гости явились монахини и французский лейтенант. А какую он соорудил вешалку для полотенец — на огромных кривых ногах, чтобы было красиво»! Потом вспомнилась наша суперкошка.

И Мак, поднимающийся на крышу, чтобы полюбоваться закатом, его отрешенное и счастливое лицо.

Я вспоминаю курдских женщин в Шагаре — похожих на веселые яркие тюльпаны. И рыжую от хны окладистую бороду шейха. Я как будто снова вижу полковника: вот он ползает на коленях возле обнаруженного захоронения, у него черная сумка-саквояж, поэтому рабочие шутят: «А вот и доктор, сейчас он полечит этого бедолагу». Все смеются, а полковника потом долго зовут «Monseur le docteur»[87]. Вспоминается Кочка и его опасный для жизни тропический шлем, как Мишель кричит «Forca!» и тянет за ремешки…

Вспоминаю склон, весь покрытый золотыми ноготками, там мы как-то устроили пикник. Я закрываю глаза и на миг ощущаю нежный запах цветов и дыхание цветущей степи…

— Я думаю, — отвечаю я наконец Максу, — что мы счастливые люди. Только так и следует жить…

Эпилог

Эту немного беспорядочную хронику я начала перед войной, по причинам, о которых уже сказано выше.

Потом я отложила ее в сторону. Но теперь, после четырех лет войны, мои мысли то и дело возвращаются к тем дням, что мы провели в Сирии, и в какой-то момент мне вдруг так захотелось продолжить свою сагу, полистав дневниковые записи. Я думаю, это очень важно — иногда вспоминать о былом, о тех благословенных краях и о том, что мой любимый пригорок сейчас покрылся ковром из золотых цветов, а тамошние белобородые старики, бредущие за своими ослами, могут позволить себе роскошь не знать, что где-то идет война… «Война нас совсем не коснулась».

За четыре года, проведенных в военном Лондоне, я поняла, насколько прекрасна была та наша жизнь, и для меня это отдохновение и радость — снова пережить те дни! Работа над этой немудреной книгой была для меня настоящим праздником. Не подумайте, что это бегство в прошлое, просто сегодня, когда наша жизнь так печальна и трудна, мне хочется вспомнить, что существует нечто непреходящее, оно было, оно есть, оно будет. Оно всегда со мной.

Ибо я люблю эту ласковую, плодородную страну и ее простых людей, умеющих искренне смеяться и наслаждаться жизнью, веселых и беззаботных, наделенных природным достоинством и чувством юмора и не ведающих страха смерти.

Иншаллах, я все же вернусь туда снова, и все, что я так люблю, да не исчезнет с лица земли… Эль хамду лиллах!