Расскажи мне, как живешь

Я подтверждаю это предположение. У меня то, что в Египте называется «египетский желудок», а в Багдаде «багдадский желудок». Не очень забавно подхватить такое недомогание, когда ты в самой середине пустыни. Макс не может оставить меня одну, и все равно днем внутри палатки температура около 130о F! Разведка должна продолжаться. Я сижу скрючившись в машине, качаясь в лихорадочном бреду. Когда мы доезжаем до городища, я вылезаю и ложусь в том пятне тени, которую может дать высокий кузов Королевы Мэри, пока Макс и Мак бродят по городищу, исследуя его.

Честно говоря, следующие четыре дня это сплошной неослабевающий ад!

Одна из историй Хамуди кажется особенно подходящей к случаю – а именно о прелестной жене султана, которую он увез и которая дни и ночи воссылала жалобы Аллаху на то, что она осталась без подруг, совсем одна в пустыне. «И в конце концов Аллаху надоели ее причитания, и он послал ей подруг. Он послал ей мух!»

Я чувствую особую ненависть к этой прелестной леди за то, что она разгневала Аллаха! Весь день тучи мух, окружающие меня, не дают покоя.

Я горько сожалею, что вообще отправилась в эту экспедицию, и с трудом удерживаюсь, чтобы не сказать этого вслух.

После четырех дней только на жидком чае без молока я неожиданно оживаю. Жизнь снова прекрасна. Я съедаю колоссальную порцию риса с тушеными овощами, плавающими в жиру. Мне это кажется самым изысканным блюдом, какое я когда-либо пробовала!

После этого я взбираюсь на городище, у которого стоит наш лагерь – телль Сувар, на левом берегу Хабура. Здесь ничего нет вокруг – ни деревни, ни какого-нибудь жилья, даже шатров бедуинов.

Есть луна над нами, а под нами Хабур изгибается большой двойной петлей. Ночной воздух нежно пахнет после дневной жары.

Я говорю: «Какое чудесное городище! Нельзя ли нам копать здесь?» Макс грустно качает головой и произносит роковое слово.

«Римское».

«Как жаль. Это такое чудесное место».

«Я говорил тебе, – отвечает Макс, – что Хабур самое подходящее место! Сплошь телли по обоим берегам».

Несколько дней телли меня не интересовали, но я рада, что ничего интересного не пропустила.

«Ты уверен, что здесь нет того, что ты хочешь?» – спрашиваю я с надеждой. Телль Сувар мне очень нравится.

«Нет, конечно же, тут все есть, но оно все внизу. Нам пришлось бы копать вглубь сквозь римский слой. Мы можем найти что-нибудь лучше».

Я вздыхаю и шепчу: «Здесь так тихо и спокойно – ни души вокруг». В этот момент очень старый человек появляется совершенно из ниоткуда.

Откуда он пришел? Он медленно, неторопливо поднимается по склону городища. У него длинная белая борода и неописуемое чувство собственного достоинства.

Он вежливо приветствует Макса. «Как вы себя чувствуете?» «Хорошо, а вы?» «Хорошо». «Хвала Богу!» «Хвала Богу!»

Он садится рядом с нами. Наступает долгое молчание – вежливое молчание, предписываемое хорошими манерами, такое умиротворяющее после западной спешки.

Наконец старик спрашивает у Макса его имя. Макс говорит. Старик обдумывает его.

«Милван, – повторяет он, – Милван… Как светло! Как ярко! Как красиво!»

Он еще некоторое время сидит с нами. Затем, так же спокойно, как он появился, покидает нас. Больше мы никогда его не видим.

* * *

Теперь, поправившись, я действительно начинаю получать удовольствие. Каждое утро, едва рассветет, мы двигаемся в путь, обследуя каждое городище по пути, обходя его раз за разом по кругу и собирая черепки керамики. Затем наверху мы сравниваем результаты, а Макс отбирает те образцы, которые могут пригодиться, складывает их в полотняный мешочек и надписывает.

Между нами идет отчаянное состязание – у кого окажется главная находка дня.

Я начинаю понимать, почему у археологов привычка ходить, опустив взгляд к земле. Скоро, предчувствую я, я сама забуду, что можно смотреть вокруг или на горизонт. Я буду ходить, глядя под ноги, как будто только там может быть что-то представляющее интерес.

* * *

Я потрясена, как это часто бывало и раньше, принципиальной разницей между расами. Ничто не может различаться больше, чем отношение наших двух шоферов к деньгам. Абдулла едва ли пропускает хоть один день, не попросив аванс в счет своего заработка. Его бы воля, он получил бы авансом все сразу и, как я склонна думать, все это было бы истрачено меньше чем за неделю. С арабским размахом Абдулла спустил бы все в кофейнях. Он бы показал себя! Он бы «создал себе репутацию»!

Аристид, армянин, проявляет величайшее нежелание получить хотя бы пенни из своего жалованья: «Вы сберегите это для меня, Хвайа, до конца путешествия. Если мне будут нужны деньги на какие-нибудь мелкие расходы, я приду к вам». До сих пор он попросил всего четыре пенса из жалованья – купить пару носков!

Его подбородок теперь украшает пробивающаяся борода, отчего он делается уже совсем похожим на какой-то библейский персонаж. Так дешевле, объясняет он, если не бриться. Экономишь деньги, которые пошли бы на бритвенное лезвие. А здесь, в пустыне, это не имеет значения.