Расскажи мне о море

– Финик, умей принимать неопределенность и давай передышку вопросам, тогда дорога к ответам прояснится. Отклики рождаются в тишине. Тот, кто умеет слышать тишину, слышит и правильные ответы.

– Буду этому учиться, уста. Сталкиваясь с неопределенностью, теряюсь, думаю, что не так сделал…

– Порою, если не можем что-то объяснить, это не значит ничего, кроме того, что мы не можем этого объяснить. Не изводи себя, езжай лучше к морю. Человек на берегу всегда богат.

27 Помоги цветам распуститься в сердце ближнего

Я глубоко убежден, что человек меняется. От низкого к высшему и наоборот. Я встречал людей, которые разрушали, обвиняли, ненавидели и неожиданным образом (для нас неожиданным, на самом деле это долгий процесс джихада) прозревали. Открыли в себе свет. Неважно, благодаря чему произошло пробуждение, главное – оно случилось. Человеку нужно дать шанс на новую жизнь, а не закидывать камнями за ошибки прошлого.

Все мы испытываем низкие чувства, во всех нас, кроме света, есть тьма. Важно преодолевать в себе то, что делает хуже, темнее. Не подавлением. Различайте голос эгоизма. Как его распознать? Он только и делает, что топает ногами, жаждет мести, ищет выгоды.

Если встречаете проявление низших чувств в ближнем, не отвечайте: отойдите в сторону, продолжайте путь. Наступит день, когда этот человек протянет вам руку, – не отталкивайте. Помогите цветам распуститься в сердце ближнего и… возвращайтесь в свой сад.

28 Что бы люди о тебе ни говорили, они говорят о себе

На заброшенном кладбище у берега озера Шор редко встретишь людей. Ветхие могилы, по большей части песчаник с арабской вязью, изредка – роскошный мрамор с фотографиями покойных. У входа на кладбище живет Аяз-киши, старец-смотритель. Домик с кирпичной трубой и желтым соловьем, поющим на створке открытого окна. Предан хозяину, не улетает.

Спрашиваю у Аяза-киши, почему кладбище безлюдно. «Неужели у тех, кто здесь похоронен, нет родных?» Старец подносит руку к окну, соловей слетает на запястье. «Единственное, что бессмертно, – любовь».

Не получив вразумительного ответа, убегаю к отцу. Он медленным шагом идет по тропинке, заложив руки за спину. Дальнейший маршрут знаю наизусть: свернет направо после мраморной могилы с надписью «Каждая душа вкусит смерть, затем вы воскреснете и вернетесь к Нам»[20], спустится по склону, откуда открывается чарующий вид на Шор. Там, под сенью раскидистого чинара, похоронен брат отца Орхан.

Человек-противоречие. Огромная душа – добрая, полная детства. Сегодня он тут, рядом, завтра уже в пути, хотя предупреждали, что дороги завалило снегом, ехать опасно. Дядя Орхан мог открыть душу первому встречному и одновременно остерегался людей, находя истинное в скрытом.

Его легко было ранить словом, нечаянной интонацией, но он умел прощать. «У нас нет ничего своего. И прощение не наше. Кто я такой, чтобы им распоряжаться?» Большинство не понимало его поступков. Не оглядывался, продолжал путь. «Что бы люди ни говорили обо мне, они говорят о себе».

Часть его природы – неизмеримая вера в прекрасное и такая же бесконечная грусть, необходимая для нового вдоха. С таким человеком, как дядя Орхан, можно встретиться раз в жизни и объяснить это «судьбой», в которую он не верил, – только в выбор и его последствия.

Папа жалел его. «У Орхана не было родины. Появился на свет в Иране, в четыре года родители перебрались в Стамбул, в шесть на Абшерон. Когда появился я, мать с отцом развелись, и отец забрал Орхана в Россию. Судьба скитальца. Я родился и вырос на Абшероне и знаю, что тут моя родина, живу со своим народом, хорошим или плохим, не важно, чувствую с ним единство. А брат так нигде и не обрел покоя… Может, покой на земле невозможен?»

Дядя умер на пятьдесят втором году жизни, во сне, остановилось сердце. За три дня до смерти приехал на Абшерон. Навестил дочь, родных. Впервые на вопрос «Куда дальше, Орхан?» отмалчивался, пожимал плечами. Словно собирался туда, где слова лишены смысла и ими ничего не опишешь. Другой мир с целым морем покоя.

* * *

Идем с отцом к выходу. Глади Шора касаются первые звуки азана. Из озерных камышей резко взлетают птицы, кричат, рассыпаются в стороны. Скоро будем дома. Мама откроет дверь и глазами укажет на ванную – на Востоке после кладбища нужно ополоснуть руки и лицо водой. Потом будет чай с умадж-халвой[21].

Однажды я спросил у дяди Орхана: «Какое самое лучшее ощущение в жизни?» Он ответил: «Идти домой, где ждут».

29 Собачья преданность границ не имеет

Ее звали Далха, и летом она исчезала из поля зрения. Псина с густой коричневой шевелюрой, несуразно широкими стопами, большими висящими сосками и глазами, полными материнского понимания. Ее кличка переводилась как «волна». Дворняга, настолько преданная западному побережью Каспия, что не покидала его даже в зимние месяцы, когда отдыхающие возвращались в город, а рыбаки, боясь штормовых ветров, реже выходили на промысел.