Расскажи мне сказку на ночь, детка (СИ)

Я почти не спал несколько дней, и у меня тахикардия. Сердце бабахает: Ри-Ри-Ри. Хочу к ней, с ней, чтобы она стонала мое имя и пахла моим шампунем. Даже думать о ней больно, а не думать не получается. От тоски ломает, не могу найти удобное положение в кресле в кабинете американского посла и как никогда хочу назад в Ламлаш.

Считаю до десяти, сбиваюсь от скуки, и ленивый шум ночного города за окном превращается в шепот: «Мы поселимся в большом доме в Калифорнии, и я буду будить тебя на рассвете…»

Да, детка, так и будет. Можешь будить меня хоть каждый час. Нам просто надо выбраться из этой чертовой воронки, и я заберу тебя.

Представив Рианну в плюшевой пижаме, я отрубаюсь прямо в кресле, а когда открываю глаза, то вижу рассвет. Еще один, и снова без нее.

Мне не позволяют воспользоваться телефоном, вообще просят поменьше говорить и побольше делать печальные глаза. Теперь любое мое движение – это улика в деле. Ибо, как я понял, все вокруг, кроме инспектора Доннавана и Гарри, уверены, что я убил Джейсона.

Инспектор провожает меня в аэропорт, и у трапа частного джета обнимает, хлопая по плечу.

– Даже если меня уволят, буду искать доказательства твоей невиновности. Где-то же они должны быть.

Я усмехаюсь, подставляя лицо резкому ветру, и вспоминаю о вопросе, который так и не выяснил:

– Для начала узнайте, кто сказал Дэнни Веймару, что я сектант-извращенец. И напомните ему, чтобы держался подальше от Рианны, иначе меня и правда посадят. Я этого красавца мячом для регби забью прямо во время матча.

Инспектор широко улыбается, хитрый черноволосый лис, и вручает мне пачку жвачки в дорогу.

– Чтобы уши не заложило, – говорит он.

Меня коробит от этого незначительного жеста чужой заботы. Мы с инспектором в расчете, зачем он все еще старается?

– Спасибо, – растерянно улыбаюсь, пряча упаковку в кармане пиджака, и повторяю: – Про Веймара не забудьте.

– Да-да, ты его мечом забьешь.

– В прямом эфире.

– Чарли! Пора, – зовет красноглазый Гарри, выглядывая из салона, и я поднимаюсь на борт, буквально заставляя себя оторвать подошвы ботинок от земли, с которой успел сродниться.

Гарри тоже летит со мной, и еще куча официальных лиц, кто надзиратель, кто защитник. Все вымотанные, раздраженные, молчаливые. Мечтают добраться до суши и избавиться от меня, передав в руки нью-йоркских адвокатов.

Тело Джейсона тоже доставят следом, для повторного вскрытия. По ходу, мне еще и похоронами придется заниматься… Никогда не думал об этом. Убивал его в мыслях много раз, но никогда не хоронил. А в жизни получилось наоборот.

Падаю в бежевое кресло и осознаю: у меня больше нет родителей. Я сирота. Сделать большие глаза в суде – и мир зальется слезами, жалея меня и Лину. Уверен, из слушания сделают шоу, открытое, с предварительной рекламной кампанией. В лучших традициях американской маркетинговой справедливости. Небось, теперь еще и документалку про нашу семью снимут, вывалив грязное белье матери по ходу дела. Это же чужое горе, прибыль.

«Если у тебя есть проблема, заработай на ней» – так учил Джейсон.

Ну и что ты зарабатываешь сейчас? Душно в аду или нравится?

Не понимаю, почему ощущаю горечь во рту, когда думаю о Джейсоне. Мне казалось, я забуду о нем моментально, но его образ маячит перед глазами и душит меня странной, необъяснимой горечью. Может, потому что его смерть была уродливой. Смерть, судя по моему опыту, красивой бывает только в кино. В кино мама умирала красиво, а в жизни… Да ну его нахер вспоминать об этом.

Надеваю темные очки, собираясь подремать хоть минуту, но на сиденье напротив плюхается Феррари, скрещивая длинные ноги, и упирается носком туфли мне в колено.

– Как ты на этом проклятом острове два месяца выдержал? Мрак и глушь.

Отлично выдержал, в первый день чуть крышей не поехал от ярости и скуки, а потом встретил Рианну. И крыша все-таки слетела. Живи теперь как хочешь без нее.

У меня к Феррари много вопросов: кто помог, как? Но я спрашиваю:

– Рианна что-нибудь мне передавала?

Нью-йоркская оторва забрасывает руки за голову, откидываясь в кресле, а спустя минуту молчания тянется к пакетику с фисташками, который валяется на столике.

– Что, совсем ничего? – усмехаюсь, а внутри фокусник распиливает пополам мою душу.

– Я, наверное, лишнего наговорила ей, ты только не психуй, – заранее настраивает меня Ферр.

– Надеюсь, хорошее, – настораживаюсь.

– Вообще-то, я сказала ей правду… о том, как ты живешь в Нью-Йорке. Жалко девочку, она ведь всерьез решила, что нужна тебе надолго, а не на время. Ты же не хочешь сломать ее из прихоти?

Отворачиваюсь к иллюминатору, жую мятную жвачку. Сдерживаюсь, чтобы не хамить Феррари.

– Я просил тебя лезть в мою личную жизнь, малявка?

– Да, много раз, когда нужно было выставить надоевшую тебе игрушку, – ехидно отвечает она, и я резко сбрасываю ее ступню со своей ноги. – Дороти оказалась понятливая, она не очень-то и расстроилась. Через неделю имя твое забудет. Тебе же лучше.