Расскажи живым

Пришел в себя как-то ночью, почувствовал сильный холод. В землянке полумрак, тускло мерцает лампочка в проходе между рядами двухэтажных нар. Прямо перед глазами, у самых ног — щели в стене, видна мерзлая земля. Обшивка барака серебрится инеем, в пазах между досками — ледяные корки. Значит, меня сюда перенесли? Тут все лежат с сыпным тифом. Но почему болит шея и что-то давит за ухом? Голова забинтована. Оттянув немного повязку, почувствовал сладковатый запах гноя

Утром подошел Мостовой, сел на табуретку.

— Ничего не помнишь?

В ответ качаю головой.

— Две недели прошло. Ты в бреду «Бориса Годунова» рассказывал.

— Не может быть, — удивляюсь я. — Что там? — дотрагиваюсь до повязки. Губы покрыты корками, говорить трудно.

— Паротит у тебя, осложнение сыпняка. Вскрыть надо!

— Вскрыть?

— Да, маленький разрез сделаем и все. Гной уже просачивается, надо отверстие расширить.

— Холодно очень.

— Скоро кипяток будут раздавать. Лежи! — Пожав меня за плечо, Мостовой уходит.

Отхлебывая из кружки кипяток, слушаю печальный рассказ санитара.

— Журавлев умер. Адамович заболел в один день с вами, умер через семь дней.

Он называет фамилии к незнакомых мне медиков, умерших от сыпняка. А Адамович в памяти как живой Вот он шутливо говорит про себя: «Меня тиф не возьмет, я проспиртован...»

— Круглов заболел неделю назад. У него легкая форма, сознание не теряет. А Лешку помните? Лешку-летчика? Сидит в карцере. Фердинанда, немца, который к нему приходил, услали на фронт.

На следующий день Мостовой снова пришел, настаивая на вскрытии абсцесса.

— Раз надо, так вскрывайте!

Отнесли в перевязочную, сняли повязку. «Сейчас, наверно, чем-нибудь обезболят», — надеюсь я. Санитары крепко прижали меня к столу. Будто раскаленным железом ткнул кто-то а шею ниже уха. Кричу, но голову вырвать не могу. Еще раз жгучая боль пронизывает тело и что-то теплое растекается по шее.

— Все! Все уже! — Мостовой швыряет скальпель лоток и отходит от стола. Как будто издалека слышен его голос: — Ни черта нет, чем я мог обезболить? Один скальпель, и тот как пила!

ГЛАВА V СНОВА ГРОДНО

Февраль. Холодно в землянке по-прежнему, но уже заметны признаки скорой весны. Дни дольше. Сквозь маленькое, под потолком, продолговатое окошко видно, как падают капли с крыши. Упадет сосулька и звонко разлетится на мелкие кусочки.

Я просил врачей, чтоб меня отправили в гродненский лагерь. Наконец представилась возможность: часть больных отправляют, Мостовой включил и меня в эту партию.

— А там, из инфекционного лазарета переберешься опять к своим...

В лагерь привезли доски на двух грузовиках, сгрузили и обратным рейсом взяли больных. Лежим в открытом кузове, тесно прижавшись друг к другу, стараясь уберечь от ветра тепло своих тел. Никто не знает, что ждет нас в Гродно, но, выехав из ворот лагеря, где за зиму умерло большинство находившихся в нем заключенных, мы облегченно вздохнули.

Инфекционный лазарет расположен на краю города, в трехэтажном здании бывшей казармы. Долго ждать пришлось, пока одной парой носилок санитары перетаскали нас в корпус. Тесные ряды двух- и трехэтажных нар сплошь заняты людьми. Некоторые перегнулись с верхних, нар и рассматривают вновь прибывших. Я и сам тороплюсь рассмотреть пленных, пока косилки не пронесли дальше. Но как узнать знакомого среди этих бородатых скелетов?

На следующий день пришел больной, который лежал у меня в том лазарете, что был рядом с мостом через Неман, до перевода в лагерь. Долго он тогда болел воспалением легких, наконец, встал на ноги.

— Я сегодня утром услышал, что вас привезли. — Улыбается перекошенным ртом, — его ранило в челюсть.

— А ты с чем здесь?

— Уже два месяца... Сначала дизентерия, потом тиф. Без сознания был.

Ну, молодец, живуч, как кошка! Смотрю на него, и мне кажется, что и у самого сил чуть больше.

Он достает из противогазной сумки, что висит у него под шинелью, несколько вареных картофелин в подает мне.

— А хлеба — ни грамма...

— Спасибо!

— И соли нет нисколько.

— И без соли хорошо!

— Я на втором этаже, у входа, — говорит он, прощаясь.

— Начну ходить, приду обязательно.

Спустя десять дней впервые вышел во двор лазарета. В лучах заходящего солнца по небу плывут мелкие облака, их нежный розовый цвет предвещает близкую весну. Медленно хожу около стены, иногда наступаю на льдинки, упавшие с крыши, с удовольствием прислушиваюсь к их хрусту. Дыхание приближающейся весны, с детства знакомые звуки вечно повторяющейся природы будят надежду на освобождение.