Рассказики

И самое время для чуда. Дорогу перед нами высвечивает свет фар показавшейся где-то за спиной машины, я машинально делаю взмах рукой и машина останавливается. Не веря, бегу. За рулем молодая женщина, одна, на заднем сиденье детское креслице со спящим ребенком. Я не понимаю, что она говорит, но понятно главное – она хочет нас взять, то есть, в полной темноте она остановилась ради подозрительных рюкзачных теней, не имея возможности их разглядеть, и это в Испании, где автостоп считается чем-то сомнительным. Она нас не боится. Я говорю «Таррагона! Дирексион?» Она качает головой - это далеко; «карретера пара Таррагона?» - это много поворотов, и ей не туда, но она нас подвезет немного, чтобы нам было удобней выбраться, все это я как-то понимаю, и мы садимся в машину (тсс! Транкило, пор фавор… эль бебе, не потревожьте ребенка, пожалуйста). Она везет нас недолго, минут десять, но провозит как раз через те хитросплетения барселонских развязок, которые нам ни за что не одолеть. Выходя, я говорю «Мучас грасияс, сеньора», и мне очень хочется поцеловать ей на прощанье руку. Но сдерживаюсь, боясь смутить - наверное зря.

Вдалеке посверкивают огоньки пригорода, в километре ревет трасса, видимо, уже наша, окружная, но сил уже нет, и мы шагаем по обочине, над горизонтом встает безумная луна, кажущаяся необыкновенно громадной, и она освещает дорогу, вырисовывая каждый кустик, каждый столбик ограждения и каждую трещину асфальта резкими, пронзительными тенями. В ее свете мы замечаем небольшую рощицу невдалеке и спускаемся.

Роща эта, видимо, оставлена нарочно для отдыха горожан, потому что от городка к ней ведет несколько дорожек. Но сейчас тут никого нет. Освободившись от рюкзаков, мы любуемся лунными рядами светящихся деревьев, с провалами мягкой тьмы между ними. Земля в этом лесу неопадающей зелени странно чистая, будто выметенная каким-то безумцем, и будто утоптанная, лишь у подножья деревьев растет папортник.

Мы расстилаем там спальники, я прилаживаю в выемку между корнями примус, вскипятить чаю, сворачиваю сигарету, и облокачиваюсь на ствол. Тихо, на дороге мало машин, только иногда проедет кто-то, наверное, поздний гуляка из Барселоны. Со стороны городка раздается мотоциклетное покашливанье. Мы молча прислушиваемся. Так бывает, когда попадаешь в новую страну: первое время все кажется подозрительным, неизвестная жизнь, непонятные люди.

Так и молчим, пока по роще не начинают метаться световые пятна от подпрыгивающей фары мотоцикла. «Слышишь?» «Да»

Мне в голову почему-то приходят цыгане (хотя зачем им ночью в лес?). Я не говорю о своих догадках Маше, чтобы не пугать. Мотоцикл останавливается метрах в ста, слишком далеко, чтобы что-нибудь разглядеть, но и мы, к счастью, лежим в тени и стараемся не шуметь. Единственное, что может выдать нас это синеватое свечение горелки примуса (вода уже закипает), и я даже подумываю не потушить ли, но вдруг вспыхивает раздражение от собственного страха, я не хочу уходить отсюда никуда, хватит уж на сегодня дерготни, и говорю негромко: «Может – чайку?» - и снимаю кастрюльку, звякающую об обод конфорки. Достаю из пакета кружки (оглушительный шорох!) и, пытаясь все же двигаться бесшумно, разливаю чай, громадным на весь лес бульком. Шелест разговора со стороны мотоцикла смолкает. Мы прихлебываем чай, боязливыми глотками, и когда я уже готов просто пойти и выяснить, что к чему (машущим руками безъязыким чудовищем, мычащим немногие известные испанские слова: «Э, омбре! Эстамос аки! Но проблема?»), как мотоцикл заводится, крутым разворотом  взметает песок, и уносится прочь, мелькнув напоследок тонкими подростковыми фигурами, и та, что сзади – длинноволосая, девичья. Наверное, юной парочке было очень страшно, и завтра они расскажут всем, что в рощице поселились опасные бродяги. Или цыгане.

Мы допиваем свой чай и ложимся спать.

* * *

С утра (и утро было прекрасным, каким может быть утро в южном, птичьем и солнечном лесу) мы не спеша доходим до окружной, быстренько уезжаем еще километров на пятнадцать, и стоим на безнадежном выезде из пригорода несколько часов, солнце полуденное, и я, попавший сюда из питерской слякотной весны, почти теряю сознание. Но спасаюсь кропалем гашиша, подаренным нам тем французским арабом, и солнце становится неважным – все-таки, марихуана родом из жарких краев. Стоять уже не тягостно, и на какое-то время я застываю с вытянутой рукой, почти касающейся проносящихся машин, их брезгливо-удивленных или безразличных водителей, но потом вдруг, опомнившись, говорю «А чего мы стоим-то, пойдем в город, переждем жару, отдохнем, поесть купим…», и мы проходим сквозь туннель, потом мимо темно-красных особнячков, в центр.