Рассказики

Поднявшись наверх, я узнаю про свои права, отказываюсь от адвоката, дальше неинтересно:  бесчисленные полицейские протоколы: «Прибыл в отделение полиции… показания показались сомнительными…». Иногда я подхожу к не зарешеченному еще окну, смотрю на такую обычную нантскую улочку, и впервые пробую взгляд изнутри на почему-то недоступное снаружи. Допрашивающий меня очкарик оказывается не злоблив, вначале он профессионально вежлив, но через некоторое время, кажется, проникается ко мне симпатией. «Первая ночь будет не особо приятной, потому что мы вынуждены поместить вас в городской КПЗ (garde a vue), к сожалению, таков порядок, зато потом мы отправим вас в специальное место, где у вас будет отдельная комната, душ, кухня, телевизор, и вы сможете спокойно отдыхать до отправки», объясняет он с искренним участием. Довольно добродушный, все-таки, народ, эти французы. За два года я не видел тут ни одной драки (но чувствовал иногда пренебрежение, скрытое за вежливыми словами и оттого более отвратительное), ругаясь, они громко кричат свои безобидные проклятия (и это немножко смешно), и только арабский приблатненный говор плюется ожесточением. Грациозные сухонькие старушки. Неторопливо беседующие люди за столиками сонных деревенских кафе. Мшистые каменные изгороди, осыпающиеся, потемневшие от времени стены домов. Стройные ряды виноградников Юга и светло-зеленые ошметки коры на пятнистых стволах придорожных платанов. Милая моя Франция - ах, расчувствовался.

Рабочий день подходит к концу, и меня везут в garde a vue. Машина переваливает через мост, заворачивает к chateau бретонских герцогов, здесь на лужайке у замкового рва мы часто пили пиво, и еще тут вечерами собираются поваляться на травке нантские музыканты, жонглеры и просто кто ни попадя (я даже выворачиваю шею, пытаясь разглядеть знакомые лица), потом мы едем по набережной Эрдра, где стоят на причале корабли, переделанные много лет назад в плавучие дома, возле каждого маленькая калитка в ограждении, сходни и даже почтовый ящик, сворачиваем налево - и вот самая что ни на есть тюрьмецкая тюрьма, с колючей проволокой и металлическими воротами.

«К сожалению, сегодня ночью вам не удастся хорошо выспаться, но завтра все будет по-другому», извиняющимся тоном говорит очкастый.

Дежурный офицер приказывает мне вытащить шнурки из ботинок, обыскивает, создает подробную опись содержимого сумки («Коробок спичечный, одна штука…») и отводит в камеру. Толстая решетка между камерой и коридором, обшарпанные стены, исписанные руготней («Франция – дерьмо»), узкая скамейка, шерстяное одеяло. Перед тем как закрыть замок, дежурный дает мне сэндвич с рыбой и бутылку воды. В общем, ничего страшного, конечно, но сам вид решеток, желтовато тусклый свет тюремной лампочки и полное безделье пробуждает мои старые кошмары – я всегда боялся тюрьмы, особенно после того как пару раз носил передачки в московский следственный изолятор, стоя в рассветной очереди притихших от горя женщин, где издали пахнуло тюремным воздухом - и мне хватило.

Я бессмысленно вышагиваю кругами по камере, пытаясь унять подергивание параноидальных мыслей. А вдруг они найдут подделанные документы? – да нет, ерунда – слушай, это ж всего на одну ночь, что ты – может зря я им сказал что мой паспорт у Алика, придут, а там куча нелегалов – да нет сейчас там никого – хрен еще когда буду по Москве с ганджибасом на кармане ходить – ну что за бред спать надо ложиться... А еще у меня включается чувство противоречия, заставляющее строить нелепые планы избежания депортации, так что мне даже пару раз приходится останавливаться и напоминать себе, постой, ты ведь сам хочешь вернуться, правда? Что помогает ненадолго, но потом металлическая очевидность решетки бесит вновь, и я даже высовываю из нее руку в коридор, по плечо окунаясь в недоступное.  Вдобавок ко всему, проходящий мимо надзиратель усматривает нарушение порядков небесной канцелярии в факте ношения мною очков, и снимает их с меня, во избежание. И эта беспомощность лишенного опоры очкарика, унижение неожиданное, и потому самое действенное, окончательно приводит меня в отвратительное расположение духа, и я решаю - ну все к черту, и устраиваюсь на скамеечке, закутавшись в вонючее одеяло.

Но какое там. Начиная с одиннадцати вечера коридор то и дело взрывается пьяными воплями («Пидары, билядь, пи-да-расы!!! Я вашу маму ебал, козлы!») (вечер пятницы) и  очередную порцию упирающихся пьяных арабов разводят по камерам.

Первого воина Аллаха в мою камеру впихивают, когда мне только-только удалось задремать.