Рассказы

На следующий день Вел с мамой закрылись на кухне и долго говорили. Я наблюдал за ними. Хотя слов было не разобрать, я понял, что речь идет о чем-то печальном, потому что Вел плакала. Мама гладила ее по голове. Когда она заметила, что я наблюдаю за ними из коридора, она крикнула «Уходи», так что я пошел к соседям поиграть с Ллойдом.

— Посмотри, что у меня есть, — Ллойд вытащил из-под матраса несколько фотографий.

Он разбросал снимки по полу и ухмыльнулся.

— Круто, а? Я их прячу от мамы с папой, им может не понравиться.

Я поднял снимок.

— В школе у одного парня есть и получше. Хочу поменяться, — сказал Ллойд.

— Да тут ничего не разберешь, — я показал ему снимок.

— Все очень просто. Это солдат во Вьетнаме. Видишь? И у него оторвана рука. Ясно? Смотри сюда. Тут у него все вены и кости. А здесь… здесь все в крови. Но он еще жив. А вот тут, — он взял другой снимок. — Тут у солдата что-то на шее. Видишь?

— Что это?

— Да смотри ж внимательней, бестолочь!

Я стал старательно вглядываться, но прежде, чем успел что-то сообразить, Ллойд объяснил сам:

— Уши! У него ожерелье из ушей. А тут… — другой снимок. — Солдат держит головы двух вьетнамцев. Глаза у них еще открыты. А вот лучшая. — Еще одна фотография. — У девчонки вся кожа сожжена напалмом. Видишь? Как ходячий скелет.

Я долго смотрел на этот снимок. Девочке было лет двенадцать. Она была голая и плакала. Девочка еще младше смотрела на нее и кричала. Вдалеке, на горизонте, виднелась деревня.

— Скоро достану самую лучшую, — похвастался Ллойд. — Есть у одного парня в школе. Там кого-то пытают. Содрали кожу заживо и все видно. — Он сложил фотографии, запихнул под матрас. — Покажу тебе, когда достану.

Когда я вернулся домой, Вел как раз уходила. Она поцеловала меня, потрепала по макушке:

— Ты уже большой. Быстрее расти, найди хорошую работу, чтобы твоей маме не приходилось пускать в дом всяких мерзавцев.

Вскоре банковский клерк получил свое прозвище.

Как-то утром мама сказала:

— Он пропустит завтрак, если будет так долго бриться. Красуется, как павлин. Знаешь, как называла моя бабушка таких мужчин? Папа Бритва. — И кличка тут же пристала.

Обычно я даже не знал, дома ли он. Он вел себя очень тихо и редко выходил из комнаты. Я же, в основном, сидел у соседей и разглядывал с Ллойдом фотографии. Больше всего ему нравился не тот человек, с которого сдирали кожу, а другой, которому отрубали голову.

— Топор наполовину у него в шее, — объяснял Ллойд. — Его снимали в тот самый момент, когда он умер.

— Не может быть, — спорил я. — После того, как тебе отрубят голову, ты еще какое-то время живешь. Губы дрожат.

— Это просто нервы.

— Нет, — сказал я. — Это потому, что человек еще жив.

— Ладно, когда папа вернется, я его спрошу.

Отец Ллойда, Кинжал, работал на буровой вышке и месяцами не появлялся дома. В комнате Ллойда была его фотография. Он был высокий, очень мускулистый и совершенно лысый. Его прозвали Кинжалом, потому что он не расставался с ножом.

— Откуда твоему папе знать? — спросил я. — Ему что, когда-нибудь отрубали голову?

— Не мели чушь.

— Ну так откуда ж он знает?

— Папа знает всё.

— Всего никто не знает.

— По крайней мере, у меня есть отец, — сказал Ллойд. — А не какой-то совратитель малолетних в соседней комнате.

Я молча ушел от Ллойда и пошел домой. Папа Бритва был у себя, дверь открыта. Он сидел на краю кровати, что-то держал в руках. Подойдя поближе, я разглядел небольшую серебряную шкатулку с гравировкой.

— Это что, для таблеток? — спросил я.

Папа Бритва взглянул на меня. Его глаза были полны слез. Он тут же вскочил и захлопнул дверь перед моим носом.

Я спросил маму, видела ли она шкатулку.

— Да, пару раз. Думала, это для нюхательного табака.

— Нет, — сказал я. — Кажется, для таблеток.

— Таблетки? — мама посмотрела с ужасом. — Боже, мне и в голову не приходило. Понимаешь, что это значит? Больное сердце. Я не хочу, чтобы он тут окочурился, мне и так довольно бед, только мертвого жильца не хватало, потом еще убирай за ним. Попробуй вызнать, правда ли там таблетки, Дог.

Папа Бритва единственный называл меня по имени. Все остальные — просто Дог. Кроме него. За завтраком, после своего часового бритья, он спускался, красный, в кровавых порезах и, сдержанно кивая, здоровался:

— Доброе утро, миссис Вашингтон. Кажется, я опять опоздал к завтраку. О, доброе утро, Карадог.

Это отец решил назвать меня Карадогом. У родителей был еще один ребенок — моя двойня, девочка, она умерла маленькой, и двух месяцев не прожила. Звали ее Катрин. Отчего-то отцу взбрело в голову, что детей нужно назвать Кет и Дог, кот и пес. Мама была категорически против, но особо протестовать не решилась. Папа был не из тех людей, с которыми можно спорить, если уж они что-то придумали. Так что я был окрещен Карадогом и стал просто Догом для всех, кто меня знал, кроме Папы Бритвы.

Как-то раз я зашел в гостиную, когда мама показывала Папе Бритве старые вещи Катрин. Розовое платьице в оберточной бумаге.

— Вот всё, что от нее осталось, — говорила мама. — Нужно оставлять вещи на память. Чтобы было что вспомнить. Вещи, имеющие значение. Вы согласны?