Рассказы

19 сентября мы прибыли в карете из Шафхаузена в Штефу, где господин фон Гёте оставался до утра 28 сентября, пользуясь гостеприимством консорциума. Господа обсуждали события во Франции и подолгу с удовольствием рассматривали гравюры Майера. В утренние часы мне были продиктованы несколько статей, одна элегия, одна пастораль, а также большое, очень теплое письмо к Шиллеру. Не без гордости позволю себе заметить, что моей работой великий человек остался доволен. Такие вопросы, как Записал ли он это? или Поспевает ли он? ему приходилось вплетать между фразами редко, и если мне удавалось с усердной поспешностью извлечь из дорожного архива связку нужных бумаг, то уже казалось, что лишь волосок отделяет могучую голову пиита от одобрительного кивка. В канун того дня, когда мы должны были двинуться дальше, он, как бы ненароком, спросил: Фрунц, у него хорошие башмаки?

Не решаясь выйти из почтительного поклона, я вытянул ногу слегка вперед, однако господин фон Гёте, который, как обычно, стоял у окна, мечтательно вглядываясь в осенние сумерки над Цюрихским озером, продолжал диктовать и не заговорил вторично о моей экипировке. Его последнее замечание по моему адресу в тот вечер прозвучало так: Пусть он отдохнет, Фрунц. Пусть не пьет слишком много. С восходом солнца мы выступаем.

«Позвольте откланяться, Ваша милость!» — выдохнул я и выскользнул из комнаты. Утром члены консорциума провожали гостя до пристани. Я должен был водрузить весь багаж себе на спину и уже на коротком пути до судна, ожидавшего нас с поднятыми парусами, ощутил, сколь утомительной окажется прогулка в горы. Господа Майер, Хорнер и Эшер махали платками, пока не слились с зеленым прибрежным кустарником. Поэт, который с момента отчаливания стоял во весь рост на носу судна, велел мне подойти к нему. Блеск облаков над дальним краем озера, — зафиксировал я в записной книжке.

Чтобы пересечь озеро, нам понадобилось три четверти часа.

На пристани в Рихтерсвиле толпились паломники, главным образом из Швабии, но художника слова больше интересовали дорожные плиты: местами они напоминают порфир, а местами — брекчию, как заключил он, внимательно осмотрев их за пару минут. В половине одиннадцатого мы пришли в Хюттен — конечно же, порознь, ибо поклажа вскоре начала давить на мои легкие с такой силой, что в проворном движении поэта вверх по склонам я увидел для себя несомненное преимущество: тяжелое дыхание пошатывающегося носильщика наверняка не доставило бы ему удовольствия.

Пастор местной общины по фамилии Блейель, окружной судья, а также некий Бэр, медикус и хирургус, встретили знаменитого путешественника превосходным завтраком. Господина фон Гёте потчевали раками из Хюттенского озера, сыром, фруктами и вином. Когда я благополучно достиг склона холма с террасой, хозяева и их высокий гость сидели под ореховым деревом и радовались погожему дню.

В два часа пополудни двинулись дальше. И шли, пока не случилось нечто неожиданное и прекрасное. Господин фон Гёте взмахом руки заставил всех остановиться, и даже Блейель, изъявивший желание показывать нам дорогу вплоть до монастырского села, вынужден был, не скрывая своего восхищения, признать, что никогда не замечал этого места, хоть и исходил тут все вдоль и поперек. Какой вид открывался отсюда! Слева, на горизонте, был виден город Цюрих, а вдали перед нами, высоко в небе, плавали вершины Тоггенбургских гор, похожие на припорошенные снегом острова. Призывая нас сделать остановку, господин фон Гёте заметил падуб остролистный: Ствол толщиной с мужское бедро и высотой, футов двенадцать. Падуб указал поэту на это замечательное место? Или же чутье подсказало ему, что такой ландшафт не может не иметь хорошей точки обзора, — и лишь потом он заметил падуб, парящий над крутым склоном, словно посланец рая, и защищенный от ветров густым кустарником?

Я был так благодарен за подаренную мне возможность насладиться великолепным пейзажем, что готов был заключить всевидца в свое гулко стучащее от напряжения сердце. Взгляните на этого человека, подобного глазу! — думал я про себя.