Рассказы

В тот же миг из лодки раздался выстрел, полыхнуло желто-красным пламенем. И вдруг случилось необъяснимое: легкая кайка браконьера резко качнулась, и снова прицелившийся в нас бандит плюхнулся в воду.

— Держите его! — отчаянно закричал Шурка.

Браконьер выбрался на берег и бросился к крутой тропинке у вербы. Но из-за дерева ему под ноги упал Семен, и оба они покатились кубарем с обрыва прямо к нашим ногам.

Мы навалились на бандита. Он не сдавался. Успел больно ударить меня ногой в живот и расцарапать лицо до крови.

— Сема, веревку! — крикнул дядя Вася и крепко стукнул браконьера ребром ладони по затылку. Тот сразу успокоился.

Все шумно и тяжело дышали, будто пробежали километров десять без роздыху. Только сейчас мы смогли рассмотреть пойманного. Это был Буркун.

— Здоровый паразит! — сказал дядя Вася. — Отъелся.

Шура поймал лодку Буркуна. В ней билась тяжелая рыба, осетровая. Сколько же переметов ставил в ерике этот бандит!

Дядя Вася посветил, и мы увидели в борту нашей лодки большую дыру, пробитую ружейной пулей Буркуна.

Дружинник покачал головой:

— Чуть-чуть влево — и поминай как звали. — Он ощупал плечо. На рукаве темной сорочки его глянцевито блестела кровь. — Во второй раз не промахнулся бы, если бы не упал в воду.

Дядя Вася направил луч фонарика на мокрого Шурку. Тот, ощерив в улыбке редкие зубы, помигивал узенькими глазками.

— Ты качнул кайку?

Шурка кивнул.

— Как же ты оказался в воде?

— Когда вы крикнули ему: «Ни с места», я пополз к воде. Потом нырнул за кайку. Когда он хотел еще стрелять, я и качнул.

Дружинник обнял ребят, сказал душевно:

— Отчаянные пацаны!

Связанного браконьера мы положили в лодку и поплыли. Я неторопливо помахивал веслами и думал о моих знакомых с хутора Желтого. Славные мальчишки! Если бы не они, не схватить нам Буркуна. И домой, может, не все вернулись бы. У Буркуна не дрожала рука, когда он стрелял в нас.

Ночь все темнела. Снова стало тихо на сонных берегах Желтого ерика. Дремал старый лес. И ничто здесь не говорило о недавней схватке с речным бандитом.

Ласка

На просторном выгоне растут сочные сизые будяки. Трава между ними давно уже сгорела под белым солнцем, но они буйно цветут и не гнутся на горячем ветру. А ниже, за плотиной широкого пруда, вдоль которого вытянулся выбеленный хутор, поднимаются, словно голубая роща, высокие заросли болиголова.

В июне, когда распускаются мелкие белые цветы болиголова, ветер приносит в крайнюю хату, где живет бабушка Явдоха, медовый аромат. Но только отцветут они — душно становится на выгоне. Голые пустые стебли болиголова, из которых мальчишки делают насосы, покрываются бурыми пятнами и начинают источать дурманящий мышиный запах.

На выгоне, среди будяков, и по обочинам дороги, уходящей за высокий курган, с утра до полудня голубеют цветы цикория. Каждый год весной и к концу лета бабушка Явдоха выкапывает длинные мясистые корни цикория. Она режет их на мелкие кусочки, поджаривает на сковородке и толчет в звонкой медной ступке. Потом варит вкусный кофе. Он пахнет румяной хлебной коркой. Бабушка Явдоха пьет его каждый день — лечится.

На этот раз бабушка Явдоха выкапывает корни цикория не одна. Ей помогает внук Ваня. Он приехал с матерью. Та погостила денек и вернулась в город, а Ваня остался у бабушки на весь месяц.

И вот сидит Ваня среди будяков в одних трусиках, тоненький, беленький, и раскладывает корни: большой — к большому, маленький — к маленькому.

— Сегодня мы с тобой хорошо поработали, — довольно говорит бабушка Явдоха. — Еще выкопаем немного и пойдем обедать.

Солнце сильно припекает. Рыжая, в глубоких трещинах, земля пышет жаром, как перегретая печка. Кукуруза в бабушкином огороде свернула листья дудками, утомленно опустила их.

Разложив корни по кучкам, Ваня следит за бабушкой глазами, синими, как цветы цикория. Такие глаза у его отца, Антона Павловича, бабушкиного сына.

Задумчиво кивая, бабушка перебирает корни, осторожно очищает с них землю. Голова ее укутана дымчатым пуховым платком. Большая темная родинка на верхней губе окружена капельками пота.

— Тебе жарко, бабушка? — ласково спрашивает Ваня.

— Жарко, деточка.

— Ну сними платок.

— Нельзя, Антонович, голова болит.

«Это от болиголова у нее», — думает Ваня.

— И вчера болела? — интересуется он.

— И вчера, и позавчера. И зимой, и летом.

— Почему, бабушка? — Ваня не может этого понять. Когда однажды у него заболела голова, он выпил лекарство и в тот же день выздоровел.

— Застудила я ее, Ванятко. Давно уже. Еще в войну.

— А кофе из цикория помогает тебе?

— Помогает, а как же. Немножко помогает.

Ване хочется обнять бабушку, потрогать большую родинку на ее губе, но он удерживает себя от этого и говорит решительно:

— Я скажу папе, чтобы он отвез тебя в санаторий. Ладно, бабушка? Там тебя вылечат.

— Э-э, Антонович, — ответила бабушка, — старой лечиться — зря деньги тратить. Спасибо тебе, внучек, за ласку, да не годится мне в санаторий… Не будет проку.

Обняла бабушка Явдоха внука, поцеловала, подтолкнула в сторону пруда.

— Иди погуляй, я сама управлюсь.