Рассказы

Губы ее жадно шевелились. Поначалу, хоть он и не слышал ее голоса, она рассказывала ему историю, которую хочешь не хочешь, а пришлось слушать. Про мальчика и девочку, тоненькую смуглую девочку с кротким взглядом, семнадцати лет, и той жаркой ночью на ней было чудное белое платьице. Они целовались. А потом она разделась и легла, обнаженная, на спину, прямо на крытую толем крышу. Он смотрел на нее, и сердце его едва не выпрыгивало из груди, и когда она велела ему наклониться к ней, он наклонился, а потом она сказала, что здесь жарко, пусть он снимет брюки. Он хотел, чтобы они ласкали друг друга в одежде. Сняв брюки, он зажался и застыл. Ну что вы скажете о парне, который так ведет себя с девушкой, а? Что в любовных делах он не силен. Она теперь улыбалась и говорила голосом взрослой умудренной женщины:

— Ты изменился, Эд. — И добавила: — Раньше ты был поразговорчивее.

Он слушал внимательно, но не отвечал.

— А ты все еще симпатичный парень. Тебе сейчас лет-то сколько?

— Двадцать восемь, скоро двадцать девять.

— Женился?

— Нет еще, — ответил он поспешно. — А ты?

— С меня хватит, — сказала Хелен.

— А как твой брат Джордж? — Он задал этот вопрос нарочно — пусть уж лучше рассказывает о себе.

— Он теперь в Афинах живет. Они с матерью уехали туда после войны. Там мой отец умер.

Фарр надел шляпу.

— Уходишь, Эд?

— Нет. — Только о своем отце не говори, велел он себе.

Она пожала плечами.

— Выпьешь чего-нибудь? — спросил он.

Она показала на свой стакан с виски — он был наполовину полон.

— Себе заказывай.

— У меня пиво. — Он взял свою кружку и увидел, что она пуста.

— Ты все такой же рассеянный, — улыбнулась она.

— Вовсе я не рассеянный.

— Готова поспорить, ты все еще девственник.

— А я готов поспорить, что ты — нет. — Он усмехнулся, допил последний глоток пива.

— Помнишь ту ночь на крыше?

Фарр резко сказал, что говорить об этом не желает.

— После этого случая я надолго потеряла уверенность в себе, — сказала Хелен.

— Не хочу об этом говорить.

Она сидела молча, не глядя на него. Молчала она так долго, что он мало-помалу успокоился.

— А помнишь, мы у тебя дома праздновали твое шестнадцатилетие? — спросил он. — Твоя мама еще поила нас кофе по-гречески, с гущей в каждой чашечке.

Она сказала, что помнит.

— Позволь мне тебя угостить. — Фарр сунул руку в карман. Он курил и сосредоточенно пересчитывал на ощупь монеты.

Поймав взгляд Гаса, он заказал ей виски, но деньги Гас взять отказался. Тогда Фарр сунул монетку в музыкальный автомат.

— Потанцуем? — предложил он, борясь со страхом.

— Нет.

От сердца отлегло, он подошел к бару и заказал еще пива. На сей раз Гас позволил ему заплатить. Фарр положил на стойку одну из долларовых купюр.

— Старых друзей ничто не заменит, да, Эдди?

— Да, — обрадованно откликнулся Фарр. Он закурил и отнес пиво к столику. Хелен выпила еще виски, Фарр еще пива. Он постепенно привыкал к тому, как она посматривала на него поверх стакана.

Хелен спросила его, ужинал ли он.

Он вспомнил, что не ел с самого завтрака, и живот подвело от голода.

Он сказал, что не ужинал.

— Пойдем ко мне, я тебе приготовлю что-нибудь вкусненькое.

Надо пойти, шепнул себе Фарр. Обязательно надо пойти, а потом — уговорить ее подняться с ним на крышу. Может, если он сейчас ее возьмет, ему станет лучше, и все, что пошло не так, пойдет как надо. Заранее ведь не угадаешь.

Лицо ее раскраснелось, и она все время как-то похабно ухмылялась.

Фарр прошептал что-то, она напрягла слух, но ничего не расслышала.

— Что ты там бормочешь?

— Так, ничего.

— Пойдем со мной, малыш, — уговаривала она. — А потом я научу тебя, как стать мужчиной.

Голова его со стуком упала на стол. Глаза его были закрыты, он не двигался.

— Как же это — такой взрослый, а еще женщины не знал? — поддразнивала его Хелен.

Он ничего не отвечал, она начала его оскорблять, и лицо ее исказила злоба. Наконец она встала, пошатываясь.

— Да пошел ты… Чтоб ты сдох!

Он сказал, что так и поступит.

Фарр брел по темным улицам. У тяжелых деревянных дверей католической церкви он остановился. Потянув за створку, он заглянул внутрь, увидел чашу со святой водой. А что будет, подумал он, если я подойду и отхлебну оттуда? Из церкви вышла девушка в коричневом пальто и лиловой косынке, и Фарр спросил у нее, когда можно исповедоваться.

Она испуганно на него взглянула и ответила:

— В субботу.

Он поблагодарил ее и ушел. Сегодня только понедельник.

Она побежала за ним следом, сказала, что, если он хочет, она может договориться со священником.

Он сказал, нет, не надо, он не католик.

Хоть пальто у него и длинное было, но ноги мерзли. И ступни тоже. Он шел, словно таща на себе тяжеленный груз. Груз лежал и на душе. Хорошее настроение ушло, и ему было так тяжко, как не бывало никогда. И холод не был бы помехой, если бы ушла эта гнетущая тяжесть. Мозг его словно окаменел. А тяжесть только усиливалась. Просто невероятно! Сколько же можно? Все давит и давит. Еще чуть-чуть, и он рухнет на тротуар, и никто его с места не сможет сдвинуть. Его так и оставят лежать здесь, с головой, впечатанной в асфальт.