Рассказы

Много я передумал по дороге, возвращаясь в большой город, где жил. Вместе с радостью, которую я испытывал по поводу своего чудесного приобретения, во мне росло тревожное ощущение огромного чувства ответственности. Ведь там, на Урале, где я вызвал буран, он мог сбить с дороги одинокого шофера, заставить его блуждать и, может быть, послужить причиной его гибели. Буран мог затолкать в сугроб вышедшего покататься на санках малыша так, что тот больше не найдет дороги домой… А по неумолимому закону причин и следствий — священному закону Кармы2, который действует независимо от государственных законов, ответственность за их гибель всею тяжестью легла бы на мои плечи, и рано или поздно, «на земле или под землей», как сказал великий мыслитель Будда, я должен был бы заплатить за это моею собственной жизнью… Э-э, та власть, которая по странной случайности попала в мои руки, была обоюдоострой, и хорошо, что я это знал. Делать опыты, не зная, насколько они затронут чужие жизни, нельзя. Но трудно было удержаться, очень трудно. Временами меня точно жгло — так сильно тянуло прикоснуться к царству неизведанного, где начинается волшебство нездешнего… И один раз я не выдержал…

Была ночь. Я сидел один в своей комнате и опять перебирал волшебные листки. И тут меня словно загипнотизировала нарисованная на полях голова носорога: столько в ней ощущалось тупой, злобной и сокрушающей силы! Я силу уважал, но предпочитал иметь ее под своим контролем. Я любил нестись на мощном мотоцикле и взлетать на крутые холмы, когда мотор ревет, как зверь, но не сдает скорости… Что скрывалось за этим грозным символом?

И я решил выманить эту силу из ее потустороннего логова ровно настолько, чтобы опознать; правда, мне пришло в голову, что я уподобляюсь мальчишке, который, узнав, что в норе спряталась кобра, тычет туда прутиком, чтоб заставить ее высунуть свою смертоносную голову. Успеет ли мальчишка вовремя отскочить?.. Но бездна притягивает…

Взяв флейту, я стал наигрывать только первые ноты, делая остановку после каждого такта и прислушиваясь — что будет?

После третьего такта меня вдруг охватило гнетущее чувство и печаль — печаль, причины которой я не знал. В то же время я сознавал, что на город накатывается что-то невыразимое словами, как бы гора, сотканная из обретшей материальные формы ненасытной бледной злобы, алчущей упиться кровью и отчаянием других… И все-то она сокрушит на своем пути, и вольются в грохот падающих зданий плач детей и вопли матерей… И не будет, никогда больше не будет радости!..

Я глянул на окно и увидел, как на улице стали меркнуть уличные фонари, — медленно, как бы борясь и сопротивляясь изо всех сил, а из всех переулков подступала тьма саже-черной шевелящейся стеной. Издали стал доноситься нарастающий гул — что-то накатывалось…

Я закричал, полный смертной тоски, охватившей меня, и далеко от себя отбросил флейту. Она что-то задела — раздался звон разбитого стекла. Лоб мой покрылся испариной, и только одна мысль сверлила мозг: я проиграл лишнее, и теперь уже ничто не спасет!

Снова взглянув на улицу, я увидел, что свет уличных фонарей перестал меркнуть, на незначительное время остановился, как бы борясь на самом пороге угасания, и затем стал усиливаться. Становилось все светлее: казалось, бессильно согнувшийся человек медленно поднимает голову и распрямляется. Еще несколько мгновений — и страх, и тоска отпустили мое сердце. Я понял, что вовремя отбросил флейту.

3

Стоя на крылечке одинокого бревенчатого домика, я изо всех сил колотил в дверь — никто не отзывался. Внезапно за моей спиной раздался голос:

— Не стучите — дома никого нет. Я обернулся — передо мною стоял седенький старичок и пытливо меня рассматривал. По-видимому, за стуком я не заметил, как открылась калитка и он вошел.

— Не вы ли будете хозяин этого дома?

— Вроде я.

— Вам писал ваш сын Анатолий, что к вам приедет его друг и отдохнет у вас пару дней? Так вот, я — этот друг.

— Писать-то писал, да толку мало.

— Как — мало? Разве вы не сможете меня приютить?

— Да Господь с вами! Живите у меня сколько угодно, а от письма-то толку мало: потерял очки — так и лежит нераспечатанное. Милости просим — заходите! — он толкнул дверь: оказалось, она и не была заперта.

Я шагнул вслед за ним в сени, затем в низенькую комнату, в которой приятно пахло какими-то травами. Старик показал на нарядно застеленную кровать с целой горой подушек:

— На ней будете спать.

— Только вот беда с едою, — продолжал он. — Старуха давно померла один живу. Все больше молоком питаюсь, козу держу. Али будете в колхозную столовую ходить? Далековато.

— Ничего, дедушка. У меня с собой консервы, кофе. Как вас по имени-отчеству величать?