Рассказы

Декабрьский вечер тянулся нескончаемо долго. Перед путниками закрывались все двери. Виртанен начал уже томиться и страдать. Он был из тех людей, которые вечно чем-нибудь недовольны — как на небе, так и на земле. Сократ же, напротив, чувствовал себя счастливым и на том, и на этом свете. Лицо его прямо-таки сияло, когда они с Виртаненом, оказавшись в положении вне закона, пришли ночевать в какой-то ветхий сарай на берегу моря, где хранились лодки и ютилось десятка два бездомных жителей столицы Финляндии. То было общее жилище бедных и нищих, не имевших никакой собственности, кроме шрамов на теле да собственных мнений.

Обитателям лодочного сарая очень понравились речи Сократа в переводе Виртанена. Никого не интересовала политика, финансовый кризис, наряды женщин, автомобили и радиоприемники, повышение квартирной платы и война США во Вьетнаме. Внимание всех захватил один предмет, являвший собою, как они только сейчас заметили, подлинное чудо: спичка. С этого все началось и на этом кончилось. Чтобы удостовериться в чудесных свойствах спички, они подожгли старый лодочный сарай и стали греться у великолепного костра, пока нагрянувшая полиция и пожарные не погасили незаконной иллюминации. Обитателей сарая задержали. Среди них не оказалось только двух бродяг: давно небритого солдата, представившегося как рядовой Виртанен, приехавший в отпуск, и неизвестного маленького старичка, чей умственный уровень — как утверждали все задержанные — соответствовал примерно развитию шестилетнего ребенка. Несмотря на энергичные поиски, пропавших так и не нашли, хотя их приметы опубликовали все хельсинкские газеты и полиция расклеила повсюду специальные объявления.

Вчера вечером в актовом зале университета состоялся интересный доклад. Профессор классической филологии сообщил собравшимся о том, как он недавно встретил в Хельсинки Сократа. Следует отметить, что старый профессор ни словом не упомянул при этом о рядовом Вихтори Виртанене. Возможно, причиной умолчания явилось то, что Виртанена нельзя было причислить к классикам, хотя бы по форме одежды? Ведь военная форма и в наши дни все еще в моде, хотя с нее уже отмыли кровь второй мировой войны.

Вечные будни

 По правде говоря, их отношения всегда были такими, все эти тридцать с лишним лет. Серые будни, мелкие ссоры с попреками, порой и с рукоприкладством. Потом снова мирились. И опять жизнь тянулась потихоньку вперед, со скрипом да вперевалку. Таково их будничное супружество, и таковы супружеские будни.

Ему уже далеко за пятьдесят, а она моложе его на два года. Никто в деревне не называет их по фамилии, которая кажется слишком торжественной и потому неуместной: Харьюслуома («Протока хариусов»). Вместо этого ее называют Оттова Элма, а его — Элмин Отто. Он медлителен, молчалив и угрюмо задумчив. Как бык, на котором долго пахали. Оно, в общем-то, в порядке вещей: ведь он уроженец Хэме. Зато она у него расторопна и бойка на язык, что тоже естественно, так как она родом из Саво.

Вот и теперь между ними разгорелся небольшой конфликт, этакий обычный в семейной жизни разлад, который разгорается большей частью почти что из ничего, но после известных словоизлияний с той и с другой стороны может перерасти в бурное столкновение, так что в конце концов приходится извиняться с тягостным чувством стыда и раскаяния.

С ее точки зрения, муж совершил ужасный проступок. После трудов знойного летнего дня он выпил жидкость, в которой даже червяк погибает. Пил-то не на свои. Он еще до сего дня ни разу ни медного грошика не истратил на вино. Его угостил старый приятель, человек честный и знающий толк в жизни, товарищ по работе. Однако это объяснение, в котором муж особенно старался подчеркнуть свои весьма достойные принципы бережливости, вовсе не смягчает его вину в глазах жены. Она брезгливо тянет носом и, чуя идущий от мужа запах водки, принимается наставительно, по-матерински журить:

— Ну, и как ты смеешь! Да еще в субботний вечер. Ведь и в баню надо бы сходить.

— Вот об этом-то я как раз и думал, — примирительно говорит муж, садясь на скамью, и в его серых хэмеляйских глазах светится добродушие, как летнее солнышко.

— Та-ак. Что же ты думал?

— Да только то, что раз наступил субботний вечер, то…

— То ты, стало быть, можешь являться домой наклюкавшись! — резко перебивает жена.

— Да ну, Элма… Ты же видишь, что я не пьян.

— Ах, я вижу! Как же, вижу! А вот это ты видишь? Он не пьян, поглядите-ка на него! Полюбуйтесь. Не пьян! Напитался, как радуга.

— Но, Элма, дай же, я объясню…

— Нечего мне объяснять. Ты налакался водки, и от тебя разит, как бог знает от чего. А я-то жду его домой, как путного.

— Но ведь я же пришел домой.

— На полчаса позже обычного. Я жду, жду, кофейник подогреваю. Ради этакого неблагодарного чучела.