Рассказы

Хотя его собачье чутье давно уже подсказывало ему о приближении чего-то такого, что нависало над ним неотвратимо и чему он пока не поддавался. Однако тяжесть в теле росла и не давала покоя, отравляла воздух, которым он дышал, обременяла легкие, проникала вместе со скудной пищей в желудок, когда он с собачьей поспешностью глотал очередную подвернувшуюся ерунду. Он подозревал, что приближается что-то незнакомое, тёмное. Оно беспощадно поднимало голову во всех его старых ранах, шло по пятам днём и ночью. Не есть ли это смерть? Тот самый вечный покой, что одновременно страшит всё живое, но и манит отживших свой век.

Чутьём бессловесной твари он догадывался, что длина дорог, которые ему осталось отмерить, не велика. Однако не это беспокоило его. Главное, он хотел дожить свою жизнь так, как желал: не отнимая еду у слабых, не унижаясь перед более сильными и удачливыми. Всё чаще думал он именно об этом, когда лежал где-нибудь на обочине, опустив голову на усталые лапы. Лежал он теперь чаще и дольше обычного, мог пролежать даже дни и ночи напролёт! Сырая земля тянула его к себе больше, чем жизнь. Если бы не Его величество голод, он бы оставался на одном и том же месте, пока не передал бы сырой земле все остатки тепла своего дряхлого тела. Но голод напоминал ему, что он пока жив и что всё-таки придётся искать пищу. Проклятый ненавистный голод с той же легкостью, с которой он сам брал в зубы кость, поднимал его по утрам, ставил на лапы и выгонял на поиски пропитания. И он с покорностью семенил по дорогам до глубокой ночи.

И вот всё кончилось, всё! Вот она, его последняя добыча, таящаяся на дне ямы… Добыча, которую он уже не в силах достать!

Пёс лежал на обочине, грустно вглядываясь в темноту. События, которые приходили в его память и уходили из неё, были спутанными, беспорядочными; память ни на чём надолго не останавливалась. Однако пережитое во дворе у щуплого хозяина унижение, которому подверг его родной брат, не забывалось. А в этот вечер оно пришло на ум повторно. Может, потому, что происшедшее он считал самым отвратительным унижением за всю свою собачью жизнь?! Воспоминания того дня не оставляли его, давили на сердце, от них болела голова. Он закатывал свои умные, понятливые глаза, казалось, вот-вот заскулит — от боли и обиды давно минувших дней. Но лохматая голова оставалась лежать на передних лапах неподвижно.

Живущие на окраине петухи торжественно прокукарекали полночь. В этой части города, больше похожей на провинцию, чем на столицу, прекратилось всякое движение на дорогах. Погасли последние светлые окна в веренице кирпичных и глинобитных домов, тесно прижимающихся друг к другу. Ночь съежилась. Кругом воцарилась темень. Люди, оставив улицы бродячим животным, насекомым и другим ночным существам, забылись глубоким сном в домах.

В этот миг в темноте вдруг явился некто. Он шёл, словно бездомный… или это его выгнали из дома в ночь? Шёл вверх по улице, туда же, куда проехала немногим раньше последняя машина. Шумная, вонючая. Алабай сначала заметил силуэт, потом различил, что тот движется и, приближаясь, увеличивается в размерах. Постепенно “нечто смутное” превратилось в человека. Теперь пёс слышал его неровные, нервные шаги. Уловив человечий запах, Алабай понял, что прохожий боится. Поэтому, когда тот сравнялся с ним, не зная почему, чисто инстинктивно зарычал. Человек шарахнулся в сторону, а потом швырнул в него подвернувшийся под руку увесистый камень, полёт которого оборвался на левом боку пса. Пегий мгновенно вскочил на лапы. От боли замешкался лишь на секунду, а потом, перемахнув через помойную яму, бросился за неосторожным запоздалым путником. Он погнался за ним не на шутку, и, если бы догнал, тогда человеку, конечно же, не поздоровилось бы. Но тот вовремя сообразил — ворвался в первый же удобный двор, перемахнул через забор, тем и спасся. Пёс облаял его как следует с этой стороны забора, а потом двинулся прочь.

Он не стал больше сомневаться, куда ему идти, а прямиком направился к щуплому хозяину. Туда, где со звенящей на шее длинной цепью проживал его единоутробный брат Чернолобый, вскормленный, как и он сам, молоком Большой белой суки. Было видно, что Пегий задумал что-то серьёзное… Решил даже не сегодня, а уже давно, может, в тот день, когда они, после стольких лет разлуки, столкнулись впервые.

Кроме Алабая, некому было помочь пленнику щуплого хозяина, потому что из всей семьи Большой белой суки остались в живых только они вдвоем. Значит, никто не в силах вызволить брата из плена унижения. Пегий — последний из семьи Большой белой суки, кто на воле. Может, меньше всего повезло Чернолобому? Ведь именно ему выпала жестокая доля — служить кровному врагу! Несчастный… Нет, он не может оставить брата в беде! У Алабая в запасе — лишь одна, последняя ночь, совсем немного жизни, а потому мешкать не следует.