Рассказы

Над южной стороной Алтая парит, трепещет, отсвечивая багровым, ущербная луна, похожая на окровавленный кривой меч. Знаменитый батыр Эр Чадак стоит перед головой великого кама Кара Кыната, умоляет его, упрашивает.

— Хватит тебе преследовать меня, хватит! — говорит Эр Чадак. — Ну сколько можно? Богатство твое я возвратил сразу. Чего еще ты требуешь? Все у меня возьми; все!

Раскрываются губы у кама, и Эр Чадак торопится оказать.

— Да теперь и брать то у меня нечего, — говорит он. — Половину своего войска потерял я вчера, когда попал в засаду, лежат мои лучшие всадники под обвалом, обрушенным вашими воинами! Оставшиеся в живых испугались и убежали, не слушая меня. Все ты взял у меня, все!

Раскрывает губы кам, торопится Эр Чадак.

— Может, моя жизнь тебе нужна? С радостью отдам. С радостью! Только оставь меня в покое. Душой прошу... Ну что тебе еще, чего?

Умолк Эр Чадак.

— Отдай мое самое дорогое, отдай! — гремит голова. — Пока не вернешь — не отстану, пока не получу не будет тебе покоя!

Не лежит голова на месте, кружит у костра, вертится, рот кама в пене.

— Э-э, люди, — проговорил тут старый воин, который возил доспехи Эр Чадака. — А не из-за жены ли своей изводит нас этот самый Кара Кынат? — Все враз к нему повернулись. — Я ведь вожу ее, беззубую, с собой, она мне чай варит... — продолжал старый воин. — Сам-то совсем старый стал. Слепну я, люди, слепну... — Обернулся он и показал: — Во-он она вроде на моей второй лошади.

Охнул Эр Чадак, до крови прокусил себе губы; задохнулся от ярости.

— Кляча ты старая! — закричал. — Пропастина! На куски тебя разрублю, отдам собакам! Веди сюда старуху. Глаз тебе выколю, подниму на пике!

Вот пришла жена знаменитого кама Кара Кыната. Не пришла — прихромала, иссохшая до самых костей, сгорбленная старушка с ввалившимися морщинистыми щеками. На лбу сажа от казана.

— Эй! Уходи отсюда, уходи! — Обеими руками стал отмахиваться от нее Эр Чадак. — Чтоб тобой и не пахло! О-ий! Что с тобой сделать, что? Убить тебя — мало! Вон! Вон!

Постояла перед ним старушка, поглаживая свои косы, тонкие, как мышиные хвосты. Молвила тихо, открывая беззубый рот:

— Этот старик, который возит вашу кольчугу... Не надо на него сердиться... Он, оказывается, такой хороший человек. И ведь одинокий он...

— Что еще такое? — удивился Эр Чадак.

Молвила старушка:

— Это вы страдаете, выходит, от того, что Кара Кынат вас преследует? Эх, сказали бы мне об этом раньше. Да я бы только один раз молвил ему: «Цыц!..»

— Что такое, что? — воскликнул Эр Чадак,

Молвила старушка:

— А можно... Если... Э-э... Кому ж теперь я буду чай варить... Можно мне...

— Можно! Все можно. Все тебе разрешаю! Что хочешь, то и делай! Иди на все четыре стороны! Чай хоть самому черту вари! Лишь бы отстала от меня эта голова!

Выкрикнул это Эр Чадак, не дослушав, и зашагал прочь от костра, бормоча:

«Хоть до дому спокойно доехать... Теперь разве долго жить мне под солнцем? Как вернусь, знаю, что меня ждет...»

А старушка пошла, прихрамывая, к голове кама.

— Э-э, думаете, Кара Кынат пересилит мою юбку? И, сняв свою грязную, с ободранным подолом верхнюю юбку, обернула ею голову священного кама. И понесла ее в кусты.

— Ты, Кара Кынат, больше не преследуй Эр Чадака, — сказала. — Ай, ай! Нельзя! Ишь какой... Пусть глаза твои отвернутся от меня, пусть затылок твой оборотится ко мне. Вот так-то...

Опустила голову кама на землю.

— А ко мне, — сказала, — ко мне у тебя теперь дела нету... Нету, отец моих детей. Пожили мы, дети выросли... Чего ты еще хочешь?..

Выпрямилась, насколько смогла.

— А я... — сказала. — Старика я тут одного увидела... Хороший он человек. Сердечный, мягкий. Как ты... Буду чай ему варить. Тебя же нет, о ком теперь мне заботиться...

Эр Чадак, сгорбленный, с поникшей головой, медленно едет среди холмов. С ним уцелевшая стража, человек тридцать, не больше. Иногда обернется Эр Чадак — позади всего, раскрыв беззубый рот, о чем-то думает в седле жена кама Кара Кыната.

— О господи, женщина!.. — шепчет Эр Чадак.

Торопиться некуда, впереди золоченая коновязь...

Над Алтаем луна, хоть узкая, как краешек уха, но чистая. Небо ясное, без дымного марева, гладкое, льдистое.

СТАРАЯ ПИАЛА

Перевод с алтайского В.Синицына

— Ой, не напрашивайся, парень! Отстань! Погляди, что ты против меня? Мяч детский, мяч, парень...

— Заткнись! А это видел? Двину — к утру не очухаешься! Сиди, знай. Сиди!

— Ой, люди, смотрите! Что они сцепились! И впрямь подерутся!

— Эй, вы же на свадьбе! На людях! Не стыдно вам!

— Детки, успокойтесь. Перестаньте, пожалуйста.

— Хэ, не подерутся! Языки только чешут, как бабы! Вышли бы на улицу, там ясно станет, чей кулак тяжелей. Э-эх!

— Выйдем?! Посмотрим, кто кого?

— Посмотрим!

— Давай! Выходи!

— А еще другом считался...

Бежит Шалда по деревне, бухает кирзовыми сапожищами, через прясла перемахивает. Хрипло дышит Шалда, глаза налились кровью. Солнце давно село, в деревне — ни огонька. Из лощин холодный туман ползет. И у Шалды в глазах — ночь.