Рассказы 1960-80-х годов

— ...Понимаю... — человек снова садится. — Извини, пожалуйста... Меня зовут Франсуа, метр Франсуа Рабле... Иди сюда, мальчик Бонифас, и я вытру тебе нос... Негоже сидеть сопливым на земной тверди... Я доктор. Я лечу смехом... Ты спрашиваешь, как лечат смехом?.. Видишь ли, смех — это слабительное. Он помогает при запорах.

— Я ничего не спрашивал, — сказал мальчик.

— Что?.. Не важно, — ответил Рабле — Ты видел, как меня... э-э... несли на руках?

— Видел...

— Это мои пациенты, — сказал Рабле. — Кстати, Бонифас, у тебя не болит живот?

— Нет.

— Ну-ну... — промолвил Рабле, сомнительно посмотрел на Бонифаса и, помолчав, добавил: — Смотри, Бонифас, не пей воду из реки, слышишь?

— Да...

— Эти болваны думают, что заразу в городе можно уничтожить колокольным звоном и пением красивых псалмов. А сами пьют вонючую воду из реки, куда все кожевники сливают отходы, — сказал Рабле и посмотрел вдаль, и голос его дрогнул: — Когда я сказал, что нечистоты нельзя сливать в реку, купцы объявили меня безбожником. Еще бы: они получили богатые заказы для новой армии короля Франциска. Как я их убеждал! Как умолял поверить мне! Но они смеялись надо мной. Знаешь, что было дальше, Бонифас?.. Тогда я сам начал смеяться над ними. Я написал продолжение истории про Гаргантюа и его сына. Впрочем, тебе не понять. О, как они возмутились... Они протащили меня по городу, вышвырнули меня из города, как отброс, на свалку... Все выгорело, Бонифас. Сухо в сердце, — сказал Рабле устало и потом с ненавистью добавил: — Как я люблю зверей этих несчастных!

И, встав с земли, он пошел прочь и, оглянувшись, помахал рукой голове Бонифаса, которая глядела ему вслед.

И Рабле сошел с холма и выбрался на дорогу.

Свободно протекает река в своих илистых берегах.

Неприхотливый обыватель переходит ее вброд, закатав штаны выше колен. Мычание коров, ржание лошадей, блеяние овец. По дороге солдат гонит стадо, которое разбредается и норовит остановиться, чтобы дорогой пощипать траву.

И так, идя по пыльной дороге, Рабле приблизился к деревне, что лежала у подножия угрюмого замка.

И когда он подошел поближе, он увидел, что к нему опять движется группа людей.

Рабле остановился, люди подошли поближе.

— Господин, если вы священник, то пойдемте с нами, — сказал крестьянин.

— Зачем? — недоверчиво спросил Рабле.

— В деревне очень нужен священник, а наш вчера умер, некому отпевать. Идемте скорее.

— А вы меня на руках носить не будете? — спросил Рабле.— Я этого не люблю.

— Идемте, господин кюре, — сказал крестьянин, и все тронулись к деревне.

Дырявые соломенные крыши. Окна, заткнутые соломой. Закопченная дверь. Дом виллана.

Трактир при дороге, прислонившийся к стене башни.

Украшает пейзаж виселица с веревкой, закинутой на перекладину. На ней сидит ворона.

Вилланы ведут Рабле прямо к трактиру, откуда раздаются крики.

— Отпевать покойника — дело веселое, — говорит Рабле. — Но зачем же сразу в трактир?

— У трактирщика дочь умерла, — отвечают вилланы. — Третий день священника ищем.

— Ну-ну, я не знал... — говорит Рабле.

И они подходят к дверям.

— Вот хозяин, мы тебе священника привели, — сказал виллан.

Горят свечи. Стоит открытый гроб. В гробу лежит девушка, скрестив руки на груди. Букетики маргариток у ее лица и в ногах.

Плачущие женщины.

Рабле подходит к гробу и смотрит на мертвую девушку, которая лежит, как живая.

— Она у вас красавица была, — говорит он, помолчав, и женщины начинают всхлипывать.

— Отчего она умерла? — спрашивает он.

— Господин барон собирал налоги, — отвечает трактирщик. — Латники ее напугали... Как стали ее тащить, так она и упала мертвая.

— Дворянская ласка,—сказал Рабле.

— А теперь нужно платить налог за похороны, — сказал хозяин.

— Та-ак... — сказал Рабле и замолчал, глядя на девушку.

Рабле подошел совсем близко и наклонился к самому ее лицу. Он взял ее за руку и припал головой к ее груди и так застыл.

Крестьяне переглянулись.

— Святой отец, — сказал хозяин. — Пора кончать... Скоро вечерний колокол. Похоронить не успеем.

Рабле поднялся и оглядел всех.

— Дело в том,— сказал он глухо,— Дело в том... что она живая...

Крестьяне ошеломленно молчат.

— Не надо шутить, святой отец... Мы люди бедные, но не надо шутить, — сказал хозяин, и крестьяне угрюмо

заволновались.

— Я не шучу, друзья, — сказал Рабле, глядя в неподвижные лица. — Это такая болезнь... Это сон. Летаргический называется по-латыни.

Все молчат.

— Я знала!..— закричала мать, — Я знала!.. Она спит! Она спит, доченька моя! Она не умерла!

— Да-да, она спит.

— Как же так? — спросил хозяин, — Она же мертвая... Три дня уже лежит...

— Она спит! Она спит! — кричит мать. — Святой отец знает!

— Что же теперь делать? — спрашивает хозяин.

— Теперь надо ждать... Может быть, дни, а может быть, недели.

— Недели?! — зашевелились крестьяне и двинулись к гробу.

— Недели! — закричала мать. — А что ж такого?.. Уходите все... Кто подойдет к дочке моей — глаза выцарапаю!..

— Никогда такого не бывало, — сказал хозяин. — Что теперь господину барону говорить...

Жилые комнаты замка угрюмы и мрачны, как темницы.