Рассказы 1960-80-х годов

— Домой?.. А где он, дом? Мама, где он, дом?!

Заревел мотор, не заводится.

— Сережа, подожди! Сереженька!

Мать ее за плечи держит.

— Мама... прости...

— Валя!

— До свидания, мама... я вернусь!

Машина с места тронулась, Валька вырвалась, помчалась что есть силы и догнала ее. Схватилась за борт. Цепляется, а машина-то все быстрей, у Сереги лицо потрясенное, а Валька не отпускает. Хочешь не хочешь, ее втянули в машину-то.

— Мама, я вернусь! Вот увидишь!

А мама ее — только за виски держится.

Будь ты проклят, фашист, кровосос бесплодный.

— Ничего, — сказал Витька, — все нормально... Так надо.

И повестку достает на свое имя.

Вот так. И умчалась их любовь чужую ненависть бить.

Мчатся машины. Состоится защита.

Машина по воздуху летает, и вместо сердца у нее пламенный мотор, и ихняя убивает и наша убивает, и ихняя игла штаны шьет и наша штаны шьет, и ихний молоток гвоздь вгоняет и наш гвоздь вгоняет, и вся суть в том, кто инструмент в руках держит и, значит, для чего в руки взял, и если молоток в руки взял, чтобы прокормить себя и своих, то ты человек и дело твое человеческое, то есть божественное, а если ты взял молоток, чтобы себя и своих над другими возвысить и надмеваться, то ты — кровосос и дело твое дьявольское.

И, значит, все дело в твоей цели, о которой знаешь только ты один и от других скрываешь.

И в этом вся суть.

И потому в сорок третьем до полной ясности все прояснилось и объявилось, и схлестнулись не машина с машиной, и не человек с человеком, и не войско с войском, а цель с целью и суть в сутью.

И человеческая правота сломала хребет дьявольской неправде.

И справедливый и страшный суд произошел и начался в 1943 году на Курской дуге, и началось отделение овнов от козлищ, и это неостановимо.

И у них гибли люди, рожденные от людей, и у нас гибли люди, рожденные от людей, и ничем ихние люди от наших не отличались, кроме сути своих тайных желаний, кроме цели этой адской битвы.

И что бы потом ни возникло и как бы дела ни пошли, но честь и слава этого поворота в Страшном суде на веки веков, и ныне и присно, принадлежит нам и нашим, а не любому другому, даже самому наилучшему.

...Третий день идут жестокие бон, третий день уже в атаку ходим мы, третий день наш батальон идет вперед, но ни сон нас, ни усталость не берет. Песня такая.

Приезжал человек два дня назад и рассказал мне, как погибли Серега и Валя.

— Ты, главное, не думай, — говорит сосед по койке.

— Мне не думать нельзя... У меня внук растет, баловень.

— А дети твои?

У меня вчера еще раз сына убили, Сережу и его жену истинную на веки веков Валечку с четвертого этажа ти-ри-тири-тири вундербар из фильма «Петер» на бумажном рулоне. Прощайте, детки мои, в сорок первом убитые. Медленно, медленно убивали вас в моем сердце, и настигла вас она, проклятая, позавчера, а я и вчера еще не верил.

В сорок первом попала их дивизия в окружение, и был бой в лесу, в стальном буреломе. Раненых пытались вывезти под Красным Крестом, но и в Крест стреляли. И дивизия гибла, и тихое болото было заминировано сплошь, и выхода не было, кроме одного.

Даже писать страшно.

Раненые слезли с телег и носилок, в кровавых бинтах, и запели Интернационал, и пошли через минное болото по взрывам, и бинты и остальное разматывалось на кустах. И когда утихла песня, по болоту ушли все живые и унесли знамя, а среди тех, кто пел, был Серега без руки и с ним Валя совершенно целая.

Прощайте, детки мои, в жизни, смерти и памяти неделимые.

Где взять силы?

Курская дуга. Вот он, год и день, и час.

Полторы тысячи танков, взрываясь, сшибаются только у одной Прохоровки во встречных боях.

Полторы тысячи танков в одной свалке — это невозможно себе представить, если знаешь, что такое один танк.

И в сорок пятом я еще жив и теперь знаю — Сережа — Сережа! Валечка!

И тогда раненые не захотели умирать бессмысленно, и тогда они постановили своим высшим судом сделать то, чего живые сделать не могут, и они пошли на минное поле, жертвуя собой.

Это было в начале войны. Туман на лугу, и от росы видны следы на траве. Передние шли, а с интервалом шли за ними их товарищи. А когда первый взрывался на мине или падал, скошенный пулей или осколком, то второй шел по этой кровавой лыжне, по кровавой тропе. Лес, луг, трава в росе, и трупы наших лучших товарищей, перебинтованных, раненых, в нижних рубашках... Вот слышите — некоторые еще живы, ползут по траве... Прощайте, товарищи. Это есть наш последний и решительный бой... Взрывы, взрывы... По своим костям идем... Народ вспомнит. Но как же я с этим жить буду?.. Это есть наш последний... Снимите шапки... Прощайте... Помни, отец. Помните, дядя Петя... Помню, голубчики мои: Сережа и Валечка, помню, родные мои, жених и невеста, войной обвенчанные... Слышу, Валечка... слышу, Сережа... Все слышу... На Курской дуге все слышно... Все слышно...

И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет.

Жизнь моя, спасибо, что довелось увидеть это и понять.