Рассказы

Казалось, официант был единственным человеком, с которым она хотела разговаривать. Вынув руки из муфты, она сняла перчатки и откинула назад старомодную мантилью.

— Вам с молоком или с сахаром?

— Нет, спасибо. Без молока и без сахара.

Как хорошо воспитанный человек, я сам пошел за своей чашкой. Она налила еще одну.

— Эта Дику.

Преданный фокстерьер поспешил положить добычу к его ногам.

— А, спасибо, — произнес Дик, после чего я вернулся на свой стул, а она опять утонула в своем кресле.

Дик где-то витал. Вдруг он очнулся, несколько секунд изумленно смотрел на чашку, потом схватился за шляпу и быстро-быстро заговорил:

— Да, вот что, ты не опустишь письмо? Надо, чтоб оно ушло с вечерней почтой. Очень надо. Оно срочное… — Почувствовав на себе взгляд Мышки, он повернулся к ней, — Это маме. — Потом опять ко мне. — Я недолго. У меня все есть. Его надо обязательно отправить сегодня. Ты подождешь? Я… я тебя не задержу.

— Конечно, конечно. С удовольствием.

— Может, ты сначала выпьешь чаю? — ласково спросила его Мышка.

…Чай? Чай? Да, сейчас. Чай… Чашка на тумбочке… Погруженный в свои мысли, он улыбнулся милой Мышке своей самой светлой, самой лучшей улыбкой.

— Нет, спасибо. Не сейчас.

Все еще бормоча извинения, он вышел из комнаты, притворил за собой дверь и зашагал по коридору.

Я обжигался чаем, торопясь поскорее отнести чашку обратно на стол, чтобы встать рядом с Мышкой и спросить ее:

— Простите меня за дерзость… за нескромность, но Дик даже не пытается ничего скрыть. Что-то случилось? Вам нужна моя помощь?

(Нежная музыка. Мышка поднимается, несколько минут ходит по сцене, потом возвращается в свое кресло и наливает ему такой горячий чай, что слезы выступают на глазах у ее друга, едва он пригубливает его, но он выпивает его весь, до горького осадка на дне чашки…)

Мышка долго молчала, так что у меня было время пофантазировать. Она заглянула в заварной чайник, налила в него горячей воды, помешала ложкой.

— Да, случилось. Но, боюсь, вы мне не поможете. Спасибо. — Она слабо улыбнулась. — Извините, пожалуйста. Наверное, это ужасно.

Ужасно, конечно! Почему я не сказал ей, что уже много-много месяцев не переживал ничего подобного?

— Вы страдаете, — прочувствованно произнес я, как будто именно это было для меня особенно невыносимо.

Она не стала отрицать. Кивнула головой и прикусила нижнюю губу, но я заметил, что у нее дрожит подбородок.

— Я действительно ничего не могу сделать? — спросил я еще более прочувствованно.

Она покачала головой, оттолкнула столик и вскочила на ноги.

— Это скоро пройдет, — прошептала она и, не глядя на меня, стала возле туалетного столика. — Все уладится. Так больше нельзя.

— Ну, конечно, — поддакнул я, думая о том, не покажусь ли я ей чересчур бессердечным, если закурю сигарету. Мне вдруг ужасно захотелось курить.

Наверное, в зеркале она увидала, что я сунул руку в карман, вытащил сигаретницу и тотчас затолкал ее обратно, поэтому сказала:

— Спички там… где подсвечник. Я видела.

По ее голосу я понял, что она плачет.

— Благодарю вас. Все в порядке. Я нашел спички. — Закурив сигарету, я принялся ходить по комнате.

Такая тишина бывает лишь часа в два ночи. Мне даже показалось, что я слышу потрескивание досок, словно был не в отеле, а в деревенском доме. Я докурил сигарету и загасил окурок в блюдце еще до того, как Мышка повернулась и подошла к столу.

— Вам не-кажется, что он там слишком долго?

— Наверное, вы очень устали и хотите лечь, — как можно мягче сказал я. (И мысленно прибавил: «Пожалуйста, не обращай на меня внимания».)

— Но ведь его долго нет, — упрямо повторила она.

Я пожал плечами.

— Пожалуй.

Она устремила на меня странный взгляд и так застыла, к чему-то прислушиваясь.

— Его нет целую вечность, — сказала она. И вот она уже около двери, открывает ее, пересекает коридор и скрывается в его комнате.

Я ждал. Прислушивался. Боялся упустить хоть слово. Стараясь не шуметь, подошел к двери. Комната Дика тоже открыта. Ни звука.

Поверьте, у меня вдруг мелькнула безумная мысль, что они целуются там, в тишине, долгим умиротворяющим поцелуем, которому одному дано не только уложить печаль в постель, но и понянчиться с ней, заботливо подоткнуть одеяло, посидеть рядышком, пока она не заснет спокойным сном. Ах, как хорошо.

Всё. Тут я услышал шаги и на цыпочках вернулся на свое место.

Это была Мышка. Она шла обратно, ощупью отыскивая дорогу, чтобы дать мне письмо. А где же конверт? Будто боясь, что еще не просохли чернила, она держала лист бумаги за самый краешек.

Голова у нее была опущена… лицо спрятано в меховой воротник, так что я ничего не заметил, пока… бумажка не выпала из ее руки и она сама чуть не рухнула на пол возле кровати… прижалась к ней щекой, разметала руки, будто не осталось у нее больше ничего, чем она могла бы защищаться, оттого отдавала она себя на волю течения, и оно уносило ее вдаль, туда, где не было видно дна.