Рассказы-2

— Угощаешь?! Мучиссимо грасиас, амиго. Он понял: бармен денег не возьмет, сколько его ни уговаривай.

Муленберг привел незнакомку к себе. Пока он разливал коньяк — а хороший коньяк прекрасно уживается с текилой — девушка спросила, известно ли ему заведение «У Шэнка», что в квартале складов. «Кажется, да, — ответил он. Во всяком случае, отыскать его я сумею».

— Встретимся там завтра, в восемь, — предложила она.

— Договорились, — ответил он улыбаясь и поставил графин с коньяком на место. Его переполняла тихая радость — он догадывался, что завтра станет ждать встречи с незнакомкой с самого утра. Он заводил ей пластинки, рассказывал о достоинствах своей аппаратуры, ощущая себя и строгим специалистом по звуку, и хвастливым мальчишкой. Он показал ей шкатулку сандалового дерева, хранившую томик «Аналектов» Конфуция, отпечатанный на рисовой бумаге и проиллюстрированный от руки; «потчевал» финским кинжалом с затейливой резьбой, составлявшей множество законченных оценок, и часами в виде четырех стеклянных дисков — стрелки были нарисованы на двух внутренних, а механизм находился в основании, поэтому казалось, что часы идут как бы сами по себе.

Незнакомка внимала ему с удовольствием. Она сидела в большом кресле и, пока он наблюдал, как за окном сгущаются сумерки, читала ему классику: из Шекспира или Тербера — для веселья и из того же Шекспира и Уильяма Морриса для благодатной грусти.

Однажды она даже спела. И наконец сказала:

— Пора спать. Пойди приготовься.

Муленберг отправился в ванную, принял душ и хорошенько обтерся. Потом прошел в спальню и услышал, как незнакомка переменила пластинку. Зазвучала вторая часть классической симфонии Прокофьева — та, где к спящему оркестру на цыпочках подкрадываются струнные. Незнакомка заводила эту запись уже в третий раз. Муленберг подождал ее окончания, но когда музыка смолкла, а девушка так и не появилась, он заглянул в гостиную.

Незнакомка исчезла.

От неожиданности он замер, рассеянно осмотрел комнату. Удивительное дело: все «достопримечательности», которые он показывал незнакомке, были аккуратно расставлены по своим местам. Только усилитель работал — видимо, она ушла раньше, чем доиграла пластинка. А проигрыватель выключился сам. Конверт с портретом Прокофьева стоял на полу, прислоненный к усилителю; ждал, когда в него уберут виниловый диск, оставшийся на «вертушке».

Муленберг выключил усилитель. И вдруг сообразил, что почти разрушил этим созданное незнакомкой очарование. Поэтому он лишь взглянул на обложку пластинки; не тронув ее, погасил свет и пошел спать, сказав себе:

«Ты встретишься с незнакомкой завтра». Мелькнула мысль о том, что он ни разу к ней не прикоснулся — даже за руку не взял. Если бы завтра ему перед свиданием завязали глаза и заткнули уши, он бы ее просто не узнал.

Вскоре нечто, покоившееся в сокровенных глубинах его души, перевернулось на другой бок и томно вздохнуло. А затем осведомилось у Муленберга: «Ты отдаешь себе отчет в том, что за весь вечер тебе ни разу не пришло в голову: «А вдруг это Она, Та Самая?». Ни разу. А ведь все прошло как по маслу».

Засыпая, он вспомнил, что не спросил даже, как зовут незнакомку.

Проснулся он посвежевшим, взглянул на будильник и изумился. Было восемь утра, и если учесть происшедшее ночью в лаборатории, выпитое у Руди и дома, да еще то, что спать Муленберг лег с рассветом, он чувствовал себя великолепно. Он быстро оделся и пошел на работу раньше обычного.

Телефон в лаборатории уже звонил. Муленберг попросил коронера приехать поскорее и взять с собой Регалио.

Объяснить им случившееся оказалось нетрудно — помогли закопченные стены покойницкой. Потом часок поговорили о причинах поджога, по безрезультатно. Поскольку Муленберг работал бок о бок с полицией, дело решили замять, надеясь, что ни родственники погибших, ни владелец какого-нибудь цирка, где могли работать близнецы, не объявятся. Так что лучше держать язык за зубами. Ведь мертвых уже ничто не воскресит.

Когда Регалио и коронер ушли, Муленберг позвонил в газету. Оказалось, Баджи на работу не приходила и не звонила. По мнению дежурной, она могла заняться чем-то, ее заинтересовавшим, самостоятельно.

День пролетел незаметно. Муленберг привел в порядок покойницкую, поработал над своей диссертацией. Но безрезультатно позвонив в редакцию четвертый раз (было уже пять вечера), он забеспокоился. Попробовал связаться с Баджи по домашнему телефону, но ему сказали, что она ушла па работу с утра пораньше.

Тогда Муленберг вернулся домой, принял душ, переоделся, нашел в справочнике адрес бара «У Шэнка» и отправился туда на такси. Приехал задолго до срока — было только четверть восьмого.

Заведение «У Шэнка» оказалось старомодным баром в угловом здании зеркальные стекла, засиженные мухами панели. Сев за столик, посетитель видел перекресток за окнами, и наоборот — с улицы были хорошо видны столики. Если примоститься у самых окон, попадешь в яркий свет фонарей на улице. Зато в глубине зала всегда царил полумрак. Рассеивал его только призрачный синий и зеленый свет неоновых реклам пива, развешанных по стенам.