Рассказы

Завершив оформление квартирной аренды, вполне удовлетворенный Дима заявился ко мне с бутылкой лимонной водки. Чтобы «освятить это событие»! Не отметить, а именно освятить: Дима тяготел к святости… Прежде всего он предложил мне выпить «на брудершафт». Я почувствовала, что его «квартирная» удовлетворенность потребовала удовлетворенности еще и иной. Я знала, что брудершафт — привычная для мужчин увертюра ко всему остальному; что это, как прямая линия в геометрии, кратчайшее расстояние… В данном случае между замыслами банальных страстей и их воплощением.

Честно говоря, я была готова отдаться Диме и без брудершафта. Мне уже не требовалось это немецкое слово. Но он, столь непримиримо отвергавший Германию антифашист, воспользовался для самооправдания немецкой традицией. Она ведь очень удобна: вроде и всего-то собираются «перейти на ты», а потом вдруг, как бы само собой… Игра в неожиданность!

Сыграв в эту беспроигрышную игру, Дима добился обычного результата.

В моем сознании муж уже не стоял между нами. Я не уважала его: он послал в разведку меня, а не пошел в нее сам. Но зато он подослал, думалось мне, явного донжуана, за которого я должна была дать гарантию, поручиться, но за отношения которого с женщиной не мог поручиться никто. Мое «просто желание» укрепилось желанием отомстить. Даже с приятелем мужа… Согрешив, я стремилась оправдать столь низкое падение высокими аргументами. А кто не стремится к этому в подобных ситуациях?

Но ведь когда-то, насаживая со всей возможной старательностью кольцо Леше на палец, — чтобы, не дай Господь, не упало, что считается приметой катастрофической! — я клялась в любви до самого гроба (произнося эту клятву, обычно не указывают, чей гроб имеют в виду). Я, стало быть, тоже выступала гарантом того, за что ручаться уж вовсе опасно. За верность навек! Но все же клялась…

Давая подобные гарантии и клятвы, мы чаще всего сами в них верим. Значит, потом обманываем и самих себя, а не только друг друга.

Дима же, оказывается, пробился ко мне сквозь преграду своей собственной совести, «мучительно разрушил плотину своих нравственных убеждений и представлений о законах порядочности». Я услышала от него обо всем этом, хотя сама его мук и преград не заметила.

— Скрытный какой!..

Потом Дима стал разрушать ту плотину весьма регулярно. Сокрушать заново ему приходилось из-за того, что он ее всякий раз заново восстанавливал. Согласно его заверениям… Но то ли строительный материал был непрочен, то ли стремление разрушить оказывалось слишком уж мощным и неуправляемым.

Одиночество способствует размышлениям… Дорога же размышлений приводит нас к печальной обители разочарований. И в тех, кого любим, тоже. А это открывает светофор женским изменам. Мужчины, случается, изменяют и не разочаровываясь в былом, а то и вовсе не распрощавшись со своей законной любовью. Впрочем, частенько мы, женщины, — будем самокритичны! — впадаем в разочарование для того, чтобы объяснить причины своей греховности. Раскрепощаем совесть. Нам нужны гарантии самооправдания и покоя. Мужчины обходятся без них. Грешить и каяться — это, мне кажется, более женская слабость, чем мужская.

Но Дима без покаяний не обходился. Он топил меня в словах о своих чувствах. В которых, по его признанию, и сам тонул… Никогда прежде он, разумеется, ничего подобного не испытывал.

— Но как я буду смотреть Леше в глаза?! — изнемогая от временных раскаяний, стонал Дима.

— Совестливый ты! — иронизировала я все беспомощней.

«А ведь недавно — совсем недавно — он, получая рекомендации, был гарантом своего вечного братства с Лешей, — размышляла я. — За что можно ручаться? Если за людскими гарантиями с усмешкой наблюдает предательство и ждет своего часа. А после, когда час наступает, оно становится гарантом нереальности любых гарантий. И прежде всего — обманности тех благих намерений, которыми дорога в ад вымощена. За что же можно ручаться? От малого до значительного — один шаг. Вот, к примеру, от бытовой квартирной проблемы до моих обобщений».

Дима любил после грехов порассуждать о святынях. Основной же святыней для него были родители, с которыми он мечтал побыстрее соединиться.

Белокурой, голубоглазой бестии Лотте он не мог простить ее преступление (Дима так и говорил — «преступление») перед матерью и отцом мужа. Бестию он прозвал «надзирательницей». Но так как концлагерей уже не было, она надзирала за капиталами своего супруга.

— Дернуло же меня при ней исправить телевизор, — сокрушался Дима. — Теперь что ни день — просит что-нибудь починить: то пылесос, то кофемолку, то старинные часики…

— Ты и это умеешь?

— Уж боюсь афишировать! Без конца тащится на третий этаж… Лучше бы навещала родителей мужа в доме для престарелых.

Вновь попыталось проскользнуть опасное подозрение, но сразу притормозило.

— Я содрогаюсь, когда вижу ее! — сказал Дима.

К нему я, после того как он въехал, ни разу не поднималась: что бы подумали обо мне соседи, столь почитавшие «милых людей»? А его посещения выглядели вполне естественными: хочет что-то узнать, спросить, посоветоваться со «старожилкой».