Рассказы

Светоч интеллекта — Джо Хайанс…

Дальше Джо Хайанса я услышал по телефону:

— Буковски, я только что купил пистолет. Сто двадцать долларов. Прекрасное оружие. Я собираюсь кое–кого убить!

— Где ты сейчас находишься?

— В баре, возле газеты.

— Сейчас буду.

Когда я туда доехал, он расхаживал взад–вперед возле бара.

— Пошли, — сказал он. — Я куплю тебе пива.

Мы сели. Народу — навалом. Хайанс говорил очень громко. Слышно его было аж до самой Санта — Моники.

— Да я ему все мозги по стенке размажу — я этого сукина сына порешу!

— Какого сукина сына, парнишка? Зачем ты хочешь его убить, парнишка?

Он смотрел прямо перед собой, не мигая.

— Ништяк, детка. За что ты кончишь этого сукина сына, а?

— Он с моей женой ебется, вот зачем!

— О.

Он еще немного полыбился перед собой. Как в кино. Только не так клево, как в кино.

— Прекрасное оружие, — сказал Джо. — Вставляешь вот эту маленькую обойму. Десять патронов. Можно очередью. От ублюдка мокрого места не останется!

Джо Хайанс.

Этот чудесный человек с большущей рыжей бородой.

Ништяк, крошка.

Как бы там ни было, я у него спросил:

— А как же все эти антивоенные статьи, что ты печатал? Как же любовь? Что произошло?

— Ох, да хватит же, Буковски, ты же сам никогда в это пацифистское говно не верил?

— Ну, я не знаю… Не совсем, наверное.

— Я предупредил этого парня, что убью его, если он не отвянет, а тут захожу, а он сидит на кушетке в моем собственном доме. Вот ты бы что сделал?

— Ты же это все превращаешь в личную собственность, разве не понятно? На хуй. Забудь. Уйди. Оставь их вместе.

— Ты что, так и поступал?

— После тридцати — всегда. А после сорока уже легче. Но когда мне было двадцать, я сходил с ума. Первые ожоги болят сильнее всего.

— Ну а я прикончу сукиного сына! Я вышибу ему все его проклятые мозги!

Нас слушал весь бар. Любовь, кроха, любовь.

Я сказал ему:

— Пошли отсюда.

За дверями Хайанс рухнул на колени и испустил четырехминутный истошный вопль, от которого молоко сворачивалось. Слыхать было до Детройта. Потом я его поднял и повел к своей машине. Дойдя до дверцы со своей стороны, Джо схватился за ручку, снова упал на колени и еще раз взвыл сиреной до Детройта. Залип на Черри, бедняга. Я поднял его, усадил в машину, влез с другой стороны, отвез на север до Сансета, затем на восток по Сансету, и возле светофора, на красный свет, в аккурат на углу Сансета и Вермонта он выпустил третий. Я зажег сигару. Остальные водители смотрели, как вопит рыжая борода.

Я подумал: он не остановится. Придется его вырубить.

Но когда свет сменился на зеленый, он перестал, и я двинул оттуда. Он сидел и всхлипывал. Я не знал, что сказать. Сказать было нечего.

Я подумал: отвезу его к Монго, Гиганту Вечного Торча. Из Монго говно через край хлещет. Может, и на Хайанса капнет. Что до меня, то с женщиной я не жил уже года четыре. Уже слишком далеко отъехал, чтоб разглядеть, как оно бывает.

Заорет в следующий раз, подумал я, и я его вырублю. Еще одного вопля я не вынесу.

— Эй! Мы куда едем?

— К Монго.

— О, нет! Только не к Монго! Терпеть его не могу! Он будет надо мной смеяться! Жестокий он сукин сын!

Его правда. У Монго — хорошие мозги, только жестокие. До добра не доведет. Справиться с ним я не смогу. Мы ехали дальше.

— Слушай, — сказал Хайанс. — У меня тут подружка недалеко. Пара кварталов на север. Высади меня. Она меня понимает.

Я свернул на север.

— Послушай, — сказал я. — Не убивай этого парня.

— Почему это?

— Потому что ты — единственный, кто будет печатать мою колонку.

Я довез его до места, высадил, подождал, пока откроется дверь, и только после этого уехал. Хороший кусочек жопки его умиротворит. Мне тоже бы не помешало…

Потом я услышал Хайанса, когда он съехал из дома.

— Я больше не мог. Посуди сам: как–то вечером залез я в душ, собираюсь выебать ее, мне хотелось хоть какую–то жизнь в ее кости впердолить, и знаешь что?

— Что?

— Выхожу я из душа, а она из дому сбегает. Нет, какая все–таки сука!

— Слушай, Хайанс, я знаю эту игру. Я не могу ничего сказать против Черри, потому что ты и глазом моргнуть не успеешь, как вы уже опять вместе окажетесь, и тут ты вспомнишь все гадости, которые я про нее говорил.

— Я никогда не вернусь.

— Ага.

— Я решил не убивать ублюдка.

— Хорошо.

— Я вызову его на боксерский бой. По всем правилам ринга. Рефери, ринг, перчатки и прочее.

— Ладно, — сказал я.

Два быка дерутся за телку. К тому же — костлявую. Но в Америке телка зачастую достается неудачнику. Материнский инстинкт? Бумажник толще? Член длиннее? Бог знает…

Пока Хайанс сходил с ума, он нанял парня с трубкой и галстуком, чтобы газета не зачахла. Но очевидно было, что Раскрытая Пизда еблась в последний раз. Дела же никому не было, кроме народа за 25–30 долларов в неделю, да бесплатных помощников. Они от газеты кайфовали. Сильно хорошей она не была, но и плохой назвать ее было нельзя. Видите ли, там же колонка моя была: Записки Грязного Старика…

И трубка с галстуком газету вытащил. Выглядела она точно так же. А я тем временем продолжал слышать:

— Джо и Черри снова вместе. Джо и Черри снова разошлись. Джо и Черри опять соединились. Джо и Черри…