Рассказы

— Допивай.

Только Эндрю опустошил ее, как вернулся Рамон с большим блюдом — чищенные и фаршированные оливки; сыр, салями, пастрама, крекеры из белой муки, зеленый лучок, ветчина и яйца со специями.

— О, вино! Вы закончили бутылку! Прекрасно!

Рамон вышел, вернулся с двумя запотевшими. Откупорил обе.

Мальчики накинулись на еду. Много времени это не отняло. Тарелка была чиста.

Затем приступили к вину.

— Вы знали Богарта?

— Ах, так, немножко.

— А как насчет Гарбо?

— Ну разумеется, не будьте глупенькими.

— А как насчет Гейбла?

— Шапочное знакомство.

— Кэгни?

— Кэгни я не знал. Видите ли, большинство тех, кого вы назвали, — из разных эпох. Иногда я убежден, что некоторым из более поздних Звезд в самом деле очень не нравится, что я заработал большую часть моих денег еще до того, как в гонорары стали так глубоко вгрызаться налоги. Но они забывают, что в смысле заработка я никогда не получал их раздутых гонораров. Которые они теперь учатся защищать при помощи своих экспертов по налогам — те показывают им, как эти налоги обойти, реинвестициями и прочим. В любом случае, на приемах и так далее разные эмоции вспыхивают. Они думают, что я богат; я думаю, что богаты они. Нас всех слишком волнуют деньги, слава и власть. У меня же осталось лишь на то, чтобы удобно жить, пока не умру.

— Мы о тебе много читали, Рамон, — сказал Линкольн. — Один журналист, нет, два журналиста утверждают, что ты всегда держишь наличкой 5 штук в доме. Как бы на карманные расходы. И по–настоящему ни банкам, ни всей банковской системе не доверяешь.

— Не знаю, с чего вы это взяли. Это неправда.

— ЭКРАН, — ответил Линкольн, — сентябрьский номер за 1968; ЗВЕЗДЫ ГОЛЛИВУДА, СТАРЫЕ И НОВЫЕ, январский номер, 1969. У нас эти журналы в машине сейчас.

— Это неправда. Единственные деньги, что я держу в доме, — у меня в бумажнике, и это всё. 20–30 долларов.

— Давай поглядим.

— Пожалуйста.

Рамон извлек бумажник. Там лежала одна двадцатка и три бумажки по доллару.

Линкольн выхватил его:

— Я забираю!

— Что с вами такое, Линкольн? Если вам нужны деньги, берите. Только бумажник отдайте. Там внутри мои вещи — права, всякие необходимые мелочи.

— Пошел на хуй!

— Что?

— Я сказал «ПОШЕЛ НА ХУЙ»!

— Послушайте, я вынужден попросить вас, мальчики, покинуть этот дом. Вы становитесь буйными!

— Вино есть еще?

— Да, да, есть и еще! Можете все забирать — десять или двенадцать бутылок лучших французских вин. Пожалуйста, забирайте и уходите! Умоляю вас!

— За свои 5 штук ссышь?

— Я искренне вам говорю: здесь нет никаких спрятанных пяти тысяч. Говорю вам искренне от самого сердца — здесь нет никаких 5 тысяч!

— Ах ты хуесос лживый!

— Почему обязательно так грубить?

— Хуесос! ХУЕСОС!

— Я предложил вам свое гостеприимство, свою доброту. А вы звереете и становитесь очень недобрыми.

— Это что — жрачка, что ты нам на тарелке вынес? И ты это называешь едой?

— Чем она вас не устроила?

— ЭТО ЕДА ПЕДИКОВ!

— Я не понимаю?

— Маленькие маринованные оливки… яйца фаршированные. Мужчины такую срань не едят!

— Но вы же съели.

— Так ты еще пререкаться, ХУЕСОС?

Линкольн вскочил с оттоманки, шагнул к Рамону в кресле, съездил ему по лицу, жестко, всей ладонью. 3 раза. У Линкольна были большие руки.

Рамон уронил голову, заплакал.

— Простите. Я только пытался сделать все, что могу.

Линкольн взглянул на брата:

— Видишь? Ебаный хлюздя! РЕВЕТ КАК МАЛЕНЬКИЙ! НУ, Я ЕМУ СЕЙЧАС ПОРЕВУ! Я ЕМУ СЕЙЧАС ТАК ПОРЕВУ, ЕСЛИ ОН 5 ШТУК СВОИ НЕ ВЫХАРКАЕТ!

Линкольн взял бутылку, крепко к ней приложился.

— Пей, — сказал он Эндрю. — Нам еще работа предстоит.

Эндрю тоже крепко приложился к своей бутылке.

Затем, пока Рамон плакал, они оба сидели и пили вино, поглядывая друг на друга и размышляя.

— Знаешь, что я сделаю? — спросил Линкольн у брата.

— Что?

— Я заставлю его у меня отсосать!

— Зачем?

— Зачем? Да просто смеху ради, вот зачем!

Линкольн отхлебнул еще, подошел к Рамону, поднял за подбородок его голову:

— Эй, уёбище…

— Что? О пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА ОСТАВЬТЕ МЕНЯ В ПОКОЕ!

— Ты у меня хуй сосать будешь, ХУЕСОС!

— О нет, прошу вас!

— Мы знаем, что ты гомик! Готовься, уёбок!

— НЕТ! ПРОШУ ВАС! ПРОШУ!

Линкольн пробежался пальцами по своей ширинке.

— ОТКРЫВАЙ РОТ!

— О нет, пожалуйста!

На этот раз Линкольн ударил Рамона сжатым кулаком.

— Я люблю тебя, Рамон: Соси!

Рамон открыл рот. Линкольн всунул кончик своего члена ему между губ.

— Укусишь меня, уёбище, — и я тебя УБЬЮ!

Рамон, плача, начал сосать.

Линкольн шлепнул его по лбу.

— ЖИВЕЙ давай! Больше жизни!

Рамон задвигал челюстями быстрее, пустил в ход язык. Затем, чувствуя, что сейчас кончит, Линкольн схватил Рамона за волосы на затылке и вогнал его до самого основания. Рамон подавился, задохнулся. Линкольн оставил его во рту, пока он не опустел.

— Так! Теперь отсоси у моего брата!

Эндрю сказал:

— Линк, да я лучше не буду.

— Зассал?

— Нет, не в этом дело.

— Кишка тонка?

— Нет, нет…

— Хлебни–ка еще.

Эндрю хлебнул. Чуть–чуть подумал.

— Ладно, пусть пососет.

— ЗАСТАВЬ ЕГО!

Эндрю встал, расстегнул ширинку.

— Готовься сосать, уёбок.

Рамон сидел и плакал.

— Подними ему голову. Так ему по–настоящему нравится.

Эндрю поднял голову Рамона.