Рассказы

— Не любит меня начальство, я у них, как чирий под мышкой. Главное — язык. Жинка ругает: «Ну куда ты? И премию не дадут». Верно, не любят — и не дали. Судите сами, нонечь кое-как убрались, больше, правда, помяли, а то год за годом сеем и не убираем. Прошлый год встретил на озере наших и районных начальников — уху варили, отдыхали. Меня подозвали с лодки, налили стопку. Говорю — есть рацпредложение, раз не убираем — не сеять. Экономия горючего, смазочных, моторесурса. Сделали вид, что смешно. Им не к месту. А потом… все то же бесстыдство… кругом шестнадцать…

— Вы бы написали в газету.

— Писал в районку. Не печатают. Приезжал газетчик, записывал и… ничего. Письма присылали — благодарят за внимание, худое, мол, сами знаем, сообщайте положительные факты. Может быть, вы напишете? О наших безобразиях…

— Думаете, мне больше поверят?

— А вдруг, я местный, вы приезжий, авось, не откажут. Будьте здоровы.

Я стоял на дороге и слушал уходящий рокот трактора. Он все тише и тише, но мне хотелось, чтобы нисколько не было, совсем. Тогда можно слушать тишину — она только здесь, в городе так не бывает никогда. Смолк металлический гул и стало слышно, как изредка и коротко вскрикивают трясогузки, вспархивая над отавой, шуршат на осинке розовые листья — это не разрушает тишину.

Тап, тап, тап! — хлопают босые ноги по уже прохладной пыли. Тап, тап, тап! — приятно возвращаться домой с хорошими мыслями. Я ей скажу, скажу: «Ошиблась!»

У крыльца моей соседки на крашенной в зеленое обшивке дома две красные звездочки, под ними в палисаднике доцветают лиловые флоксы. Столбики крыльца покосились, ступени подперты чурками. Застал хозяйку на лавочке перед домом, присел рядом. Рассказал про район и что автолавка завтра непременно придет, хотя, наверно, опоздает — новый шофер и такая дорога. Рассказал и про стычку тракториста с агрономом. Укорил: «Вы говорили, все мужики пропились, выходит — не так». Женщина подняла брови, крутые, черные, удивительные при ровном серебре волос, сказала, чуть усмехнувшись: «Дивья — Колю нашел. Дак он один такой. Только уж очень ответный и вроде полудурья. — Спохватилась, что неладно обозначила человека, заторопилась: — Хороший. Без него бы пропали. С темного до темного гремит на полях, устает, все равно, урвет часок, весной усадьбы вспашет, зимой дрова приволочет, муку на всю деревню с автолавки. Он к людям душевный. — Старушка заключила не похвально и не укоризненно: — Только трудно с ним: ни вина, ни денег, ни съестного не берет, плати в совхоз, а туда добираться… Чокнутый он, и евоный батька такой был».

Час неведомый

Пришла ко мне Даня-почтариха. Наша деревня ей по ходу последняя. Уговорил чайку попить. Скинула платок и шубейку, присела к столу. Рассказал ей о наших делах, потом спрашиваю: «Как это в Жарке-то?» Разом чашку поставила, сказала: «Ой! Верите, скоро месяц, а я еще не отплакалась».

— Расскажи. Еще налить?

— Спасибо, полно. А дело так. Суббота, воскресенье, потом два дня погода — из дому не выйти. Чуть приутихло, я по ближним-то деревням почту разнесла — это просто, все по дороге, где треугольник ходит. На другой день остался один Жарок, проще сказать, крестна моя, тетка Мария. Ей «Сельская жизнь», районная, «Работница» и еще письмо, поди знай от кого — обратный адрес худо написан — от дочки, что ли. Запихала почту в сумку, туда же кулек конфет, буханку черного, буханку белого с автолавки. Знаете, в Жарок езженого нету, только на лыжах. Вытащила из придворка те, что поширьше, не те, узенькие, что когда-то в школу бегала. И палки взяла: четыре километра и все буграми, то вверх, то вниз — без них худо. Сумка через плечо и але — здравствуй, крестна, скоро буду. Можно я еще чашечку налью? В горле першит…

— Подогреть? Сейчас включу.

— Не надо, и я сама, я сама. Конфетку возьму?

Как с большака крянулась, нет моего старого следа, снегу накрутило толсто, выше колена — как пройду? Сначала полем. Солнышко яркое, снег чистый, глазам больно.

К лесу подошла, господи — стена белая, кустовье в снегу, перекрестивши, березки через дорогу дугами, толстыми. Палкой перед собой стучу, пробираюсь, вся в снегу — на шапке, в карманах, на спине.

Долго идти до Жарка. В гору тяжело, ползу крестиком-елочкой, вниз — быстро, да не очень-то: упор глубокого снега. Думаю, обратно по своей лыжне разомнусь. На ушковской повертке, в аккурат полдороги до Жарка, смотрю — понять не могу: встречь какая-то чернина, прыжками. Сошлись, глазам не верю — кот! Узнала — Марусин Матрос, черный коток, грудка белая. Подошел, лег на пузо: «Мяу!» Вот те и мяу, куда, дурашкин, забрался? Он блудной, летом в нашу деревню часто ходит, — дак зима. Говорю: «Вертайся, пойдешь со мной». Он опять — мяу! — и покатил сзади, по лыжне-то легче. А мне вдруг тревожно, шагу прибавила.