Рассказы

Я особенно хорошо помню эту часть пути — стук копыт, позвякивание амуниций, белеющую дорогу, то светлые, то чёрные вершины, полоску зари на горизонте… Иногда я начинал дремать, и мне казалось, я еду не верхом, а в экипаже и подъезжаю к знакомой усадьбе, где меня ждёт великолепный ужин, потом вскидывался, оглядывался кругом, и у меня начинало щемить в сердце: что-то в Фуне?..

Взошло солнце. Я приободрился. Только глаза горели от бессонницы и кишки переворачивались от голода. До Фун было уже недалеко. Объехав крутую сопку, стали подниматься на последнюю возвышенность, как вдруг подскакал передний дозор и рапортует, что деревня занята японцами. Выдвинулись из-за отрога, закрывавшего вид на лощину и увидели следующее: около фанз двигались фигурки, весело курились дымки, вокруг деревьев у коновязей стояли лошади, а по дороге через лощину солдаты вели к ручью лошадей. Было, по меньшей мере, пол эскадрона. Очевидно, они только что пришли и как раз по той дороге через ущелье, о которой я думал ночью.

Всё это версты за полторы. Я смотрел, смотрел и думал только одно: «Ловко!.. Мы попались в западню: дорога вперёд была закрыта, сзади напирал разъезд». Соколов говорил:

— Ваше благородие! Не иначе как нам по этой дороге проскочить на мост. Бог даст, прорвёмся.

Не доходя до деревни, дорога для сокращения пути делала обход и через гаоляновое поле вела прямо к мосту. Дальше, за ручьём, вспучивались холмы. Какие они были знакомые и родные! За ними, за пятнадцать каких-нибудь вёрст были свои. И вдруг:

— Ваше благородие! Разъезд.

Из деревни показался отряд человек так в десять и рысью тронулся прямо по направлению к нам. А солнце так и разгоралось, на сопках ползал ещё туман и видно было, как весело и бодро шли лошади.

— Ваше благородие! — говорил Соколов. — Не иначе, как залп, потом пачками, пока они до нашей дороги не дошли. Напугаем и, авось, проскочим.

Какая у меня была физиономия, не знаю, но у Соколова она была серьёзная, и у солдат лица точно окаменели. Спешившись, люди придвинулись вперёд, подпустили японцев шагов на пятьсот. Залп, потом треск пачек, эхо. Разъезд осадил, метнулся в сторону, одна лошадь упала, другая понеслась без всадника, а мы уже садились в седла, — шашки вон! карьером! — и скакали вниз.

Что было дальше, я помню смутно. Лошадь сразу вынесла меня вперёд, в деревне поднялась тревога, минут на десять всё закрыл гаолян и кругом только стучало, точно стрекотали цикады. Потом я смотрел на мостик, приближавшийся с каждым мгновением. Видел суету около него, видел, как прыгали вперёд белые дымки, — застучали доски, мелькнула вода, и я скакал уже дальше, поднимаясь к холмам, за которыми было спасенье. Оглянулся, — растянувшись лентой, люди догоняли меня. Скакал дальше, оглянулся ещё и удивился. Рядом со мной скакал уже, почему-то поддерживая меня под руку, Соколов. Хотел что-то понять, — гляжу — с другой стороны поддерживает меня рядовой Хохлов. Почувствовал, что в руке нет шашки и смутно понял, что случилось что-то важное. Лошадь хрипела от усталости, я твердил: «Тише, тише!» — голова моя не хотела держаться прямо, а падала то вперёд, то назад, на ней не было фуражки, и я очень удивлялся, зачем лошадь прядёт ушами и отчего у Соколова такое суровое лицо.

Долго ли так скакали, не знаю. Я пришёл в себя, когда ехали уже шагом и кругом было много своих. Навстречу нам, оказалось, выскакал наш разъезд. Шёл дождь, было холодно. Я никак не мог понять, зачем мне протыкают спину калёным прутом и умолял, чтобы меня положили на землю. Но меня держали под руки и везли.

Потом я лежал на спине на лавке, или на столе, не знаю. Надо мной копошился фельдшер и что-то делал на моем животе. Я хотел подняться, но меня снова проткнуло раскалённым прутом и меня сейчас же перевернули вверх спиной. Я спросил:

— Я ранен?

— Да.

— Во что?

— В живот. Да так, — говорит фельдшер, — ловко, что точно палкой насквозь. Спереди вошло, сзади вышло.

Должно быть, пуля попала в меня в тот момент, когда мы подскакивали к мостику. Из людей было убито, или ранено четверо — они свалились с лошадей и остались там. Остальные проскакали удивительно благополучно. А наш эскадрон, оказалось, был спешно передвинут ещё дальше вперёд и на его месте остался только этап.

Фельдшер почистил мне края обеих ранок, вытащил приставшие волоски, смазал йодом, забинтовал и философски сказал:

— Вишь какое счастье бывает! Не ели вы целые сутки, кишки у вас были пустые, — ну, и рана может оказаться пустяком. Проскочила пулька, и всё сейчас же и склеилось. А будь кишки полные, неприятно!..

На рассвете меня положили в одноколку, спереди сел санитар и повёз меня в госпиталь. Ехать приходилось вёрст пятьдесят.