Рассказы

Робкое апрельское солнце отражалось в мокрых тротуарах, разливая зыбкий и грустный свет по лужам, собравшимся на неровных каменных плитах. Блеск этот, однако, был обманчив, ибо дул пронизывающий холодный ветер. Мисс Теркилл, плотно прижимая преподавательскую мантию к худым плечам, вышла из здания факультета и торопливо направилась в кафе. Свернув за угол у книжного магазина, она увидела, что к ней приближается ректорша. Несмотря на леденящий холод, старуха передвигалась медленно: перенесенные за тяжелую зиму грипп и бронхит ослабили ее сердце, и теперь она ступала так же грузно и вразвалку, как ее бульдоги.

— Ну как, получили место в Лондоне? — прокричала ректорша. Это был жестокий вопрос, ибо она уже знала, что ответ будет отрицательный. — Значит, назад в могилу? — продолжала она. — Что ж, мы тут, по крайней мере, знаем, что мы покойники.

Мисс Теркилл нервно хихикнула.

— Я бы не сказала, что в Лондоне жизнь бьет ключом. Я пошла было навестить Капперов, но никто не открыл. Весь дом словно заколочен.

— Чумой, видать, заразились, — сказала ректорша. — Не иначе как от нас. — Расхохотавшись, она немного присела и подалась вперед, как огромная толстая жаба.

— Да уж, блестящего успеха у Изабеллы не вышло, — прошипела мисс Теркилл, извиваясь как зловещая змея. — Ну, я пошла, а то умру здесь от холода, — добавила она и зашагала дальше.

Голос старухи донесся до нее с порывом шквального ветра. «Да разве кто заметит?» — послышалось ей.

Перевод Д. Аграчева

Живая связь

— Я вижу, мама, ты веришь, что горе возбуждает аппетит, — сказал Томас — примостясь на краю кухонного стола, он болтал ногами и насвистывал «Отец небесный»[24].

— Им до нас путь не близкий, — сказала Констанс, намазывая хлеб толстым слоем рыбного паштета, чего никогда бы не стала делать для лиц своего круга. — Открой-ка эту банку с языком, голубчик.

После ночного бдения ее опустошенное, густо накрашенное лицо еще сильнее избороздили морщины.

— Скажи на милость, зачем тебе вообще понадобилось их вызывать, — сказала Кэтрин — она стояла спиной к матери, уткнувшись лицом в холодное стекло окна.

— Сколько можно об одном и том же, Кэтрин? — взвилась Констанс. Она не успела толком причесаться, и огненно-рыжие от хны пряди поминутно падали ей на глаза, отвлекая от дела, мешая сосредоточиться, и от этого она срывалась. — Я тебе напоминала, что это ее родные, по-твоему — это ничего не значит.

Кэтрин обернулась к матери — на ее свежем, румяном лице никак не сказались тяготы последних недель — золотистые волосы, твидовый костюм, нитка жемчуга, — как всегда подтянутая, как всегда с ног до головы «девушка из хорошей семьи», лишь жесткий блеск голубых глаз да желваки на тяжеловатом подбородке выдавали ее взвинченность.

— Какие они ей родные, они с ней лет сто не виделись, они для нее совсем чужие. — Кэтрин стояла, расставив ноги, наивная, прямолинейная; ее, единственную из троих, так переполняли чувства, что она не могла их выразить.

— А Джек? — протянул Томас. Бессловесное мужество сестры выводило его из себя. В конце концов умение передать свои чувства не исключает способности чувствовать, подумал он. У него вошло в привычку облекать мысли в четкие формулы, словно самая их отточенность обеспечивала подлинность переживаний. Но тут же другой внутренний голос в отместку повторил пошлый стишок, прицепившийся к нему с самого утра: «И часть души моей с ней вместе умирает», — и на глаза его невольно навернулись слезы. Он покраснел, словно мать с сестрой могли его услышать. Однако стоило ему уличить себя в самоумилении и фальши, как ему тут же стало легче, вольготнее.

— Ладно, брат еще так-сяк, — горячилась Кэтрин, сосредоточенно насупившись, как школьник, ломающий голову над трудной задачкой. — Им с Эллен есть что вспомнить — вся их молодость вместе прошла… — И улыбнулась при мысли, что никому умирающая так много не рассказывала о себе, как ей. — Ну а сестрицы-то зачем, вот что я отказываюсь понимать…

Констанс отложила нож.

— Послушай, — сказала она. — У Эллен сейчас передышка, морфий дал ей забытье, для нас же, наоборот, наступает самое тяжелое время. Целый час тебе не нужно будет ни ставить чайники, ни наливать грелки — словом, только через час ты сможешь вернуться к своим обязанностям, — она коснулась руки дочери и добавила мягко, что давалось ей с трудом, поскольку ею двигало не сочувствие, а лишь желание предотвратить стычку, — только через час все мы сможем вернуться к своим обязанностям. А пока каждый из нас останется один на один со своими — какие уж ни на есть — чувствами. Так что давайте не пререкаться и не ссориться, хотя бы ради Эллен. — Томас презрительно усмехнулся, зато Кэтрин ей удалось умиротворить. — И постараемся поменьше бывать вместе. У каждого из нас есть свои воспоминания, свои огорчения, и лучше будет, если мы останемся с ними один на один.

На Кэтрин, неизменную старосту класса, ее слова, как и следовало ожидать, подействовали — и она чмокнула ее в щеку, даже Томас на секунду оборвал свисти улыбнулся ей в ответ.